Оуэн Дэмпси - Белая роза, Черный лес [litres]

Джон снял рюкзак и положил на стул в углу. Занавески были задернуты. Он чуть отодвинул одну и выглянул. Место не очень подходящее; впрочем, им теперь везде опасно. Через несколько часов предстоит долгий поход к границе. Джон чувствовал все большую усталость – давало о себе знать многонедельное лежание в постели. Он кивком указал Франке на постель, а сам растянулся на полу.

– Не придумывай, – заявила она.

– Неприлично как-то. Мне и здесь хорошо.

– Нам обоим нужно выспаться. А спать лучше всего на кровати.

Франка сняла ботинки и легла с краю.

– Ложись! – велела она и почувствовала, как сзади под его тяжестью прогнулся матрас. Некоторое время она лежала с открытыми глазами, а потом ровное дыхание Джона нагнало сон и на нее.

Ей приснился Беркель; он хватал ее за горло, наваливался всей тяжестью, и глаза у него были бешеные. Франка заставила себя проснуться. Джон еще спал. За окном серело небо. Внизу раздавались шаркающие дядины шаги.

Похоже, они проспали дольше, чем собирались. Через несколько часов начнет темнеть. Ночью спрятаться в лесу легче – но и опасней. Сначала нужно поговорить с дядей, причем не только из уважения к хозяину; у него наверняка, как всегда, наготове заряженный дробовик, за который он чуть что хватается. Влезший в дом чужак – отличная мишень. А Джону следует выспаться. Сюда он дошел на чистом упрямстве.

Оставив его спать, Франка потихоньку вышла.

Герман сидел в кухне и ел суп. Лицо у него было сморщенное, словно печеное яблоко. Белые усы, белая шевелюра. Увидев Франку, он выронил ложку.

– Франка?! Откуда ты взялась?

– Дядя, прости, пожалуйста. Я ходила в поход и заблудилась. Нужно было где-то передохнуть. Я знала, что ты не рассердишься, если я у тебя прикорну.

– Конечно, конечно. – Он вскочил.

– Сиди, пожалуйста. – Франка села рядом.

Дядя взялся ее угощать, возражений и слушать не стал. Через две минуты она тоже ела жиденький суп из турнепса.

– Значит, ты не против ненадолго меня приютить?

– Ты что! Мы с тобой столько не виделись.

Старик пошаркал к плите и налил себе еще миску.

– Мне так жалко было твоего отца… Война все страшнее. Нацистское помешательство – настоящая зараза, из-за него гибнет уйма невинных людей… Про безумие, которое творилось тридцать лет назад, говорили, что оно положит конец всем войнам, и вот опять то же самое, только теперь куда хуже.

– Вас здесь война, кажется, не очень сильно затронула.

– Вроде бы нет.

– Твои соседи тоже так думают? Насчет нацистов?

Герман пожал плечами.

– Кто знает? Мы такое не обсуждаем. Соседи у меня, правда, хорошие. Женщина тут одна, Каролина, заходит каждый день проверить, как я. У нее оба сына погибли на фронте. – Он покачал головой. – Нет, от войны нигде не укрыться, даже здесь. А ты – я запамятовал – какого года?

– Семнадцатого.

– Помню, как держал тебя на руках совсем малютку. У тебя уже тогда были прекрасные золотистые кудри.

Старик опустил ложку и уставился в пространство.

– Как раз в том году был голод, страшный голод, из-за блокады.

– Я слышала.

– Британцы закрыли Северное море и хотели уморить нас голодом. Люди гибли ни за что. У нас еда была, но мы тоже ходили поджарые, что твои борзые. Мой дед умер от дизентерии, сестра от туберкулеза, а в общем – от плохого питания. Каждая семья так или иначе пострадала – от голода, от сумасшедшего кайзера, от французов, британцев, от нашего ура-патриотизма… И теперь творится то же самое.

Некоторое время они сидели молча.

– Дядя, мне нужно идти.

– Ты не останешься? Столько не виделись…

– Не могу. Я бы с удовольствием.

– Как славно, что ты меня навестила! Я рад.

– И я.

Под Франкой скрипнул старый стул; она встала. Зная, что вряд ли еще увидится со стариком, девушка замерла посреди кухни, крепко его обняв, и отпустила, только вспомнив про Джона, который ждал наверху.

Он был уже готов и стоял у дверей.

Франка попросила дядю показать ей двор, Джон тем временем прокрался по лестнице к двери. Спустя несколько минут Герман с Франкой вернулись в дом. Франка опять его обняла: больше ей не суждено увидеть кого-либо из родственников. Все дорогие воспоминания останутся ей одной. Лишь она будет помнить, какая веселая была мама, как красиво пел папа и какую искреннюю любовь дарил Фреди всем, кого только встречал. Эти осколки прошлого скоро превратятся в ничто.

Дядя распрощался с ней и поднял руку, когда она переступила через порог.