Владимир Рыбин - Холодный апрель

И тут, в этой чужой книге, он увидел снимки, на которых были убитые красноармейцы. Они лежали по краям дорог, а над ними — в бронетранспортерах ли, в повозках ли — возвышались улыбающиеся, смеющиеся немецкие солдаты и офицеры. Везде было торжество победителей над низвергнутыми побежденными, и это злило Александра, немало знавшего о войне по другим книгам, другим снимкам. Потом он увидел и вовсе страшную фотографию: развороченный взрывами окоп, разбитый станковый пулемет на бруствере, а на дне окопа — трое пулеметчиков, отброшенных друг от друга, лежащих в изломанных, неестественных для человека позах. Не люди — призраки, чьи контуры размазаны присыпавшей их землей и пылью. А над ними, над разбитым бруствером, над пулеметом — немецкие офицеры. Стоят, смотрят серьезно, не улыбаются.

Александр долго, разглядывал этот снимок, и снова все казалось ему, что один из убитых похож на отца. Чем именно похож, он и сам не знал, просто чувствовал, что этот, с подогнутыми ногами, с откинутой к стенке головой, словно он нарочно сделал это перед смертью, чтобы не видеть торжествующих врагов, вполне мог быть его погибшим отцом. Ему даже захотелось сказать об этом Луизе и посмотреть, как она среагирует, что скажет, но Луизы рядом не было, и он, заложив страницу пальцем, принялся листать дальше.

Все тут было навыворот. Страница о Севастополе, две страницы о боях под Москвой. Но даже и на этих страницах немецкая армия вроде как пострадавшая сторона. И снимки совсем не те, какие Александр привык видеть: советские люди получают похлебку от оккупантов, крестьяне получают землю, Дина Дурбин на экране…

— Надо идти.

Он оглянулся. Луиза стояла над ним, все такая же подчеркнуто спокойная. И он удивился ее спокойствию, потому что сам был уже взвинчен несправедливостью книги.

— Я хочу посмотреть, — сказал нервозно.

— Вам интересно? Книгу можно купить.

— Купить? Нет, нет…

Его возмутила сама мысль о покупке такой книги. Покупают ценное и нужное. Если купит, значит, пусть косвенно, признает книгу ценной и нужной. На такое он пойти не мог, даже если бы у него были лишние деньги. Мелькнула мысль, что книгу может купить для него Луиза. И это тоже покоробило Александра. Значит, он должен будет повезти ее в Москву? Положить в чемодан вместе с подарками? Да ведь рука не поднимется. Или он ни о чем другом и думать не будет, как только об этой грязной книге, извращающей то, что для него свято.

— Мы опоздаем к обеду.

— А вы идите, — сказал Александр. И смягчил резкий свой тон: — Поезжайте, пожалуйста, а я скоро приеду.

— Найдете дорогу? Не заблудитесь? — В ее голосе слышалась почти материнская обеспокоенность.

— Я же в Ольденбурге не заблудился.

— Штутгарт не Ольденбург.

— Москва в десять раз больше Штутгарта, а там, насколько я знаю, вы ни разу не заблудились.

Она засмеялась смущенно:

— Всегда-то вы меня уговорите.

Уже когда она ушла, он вспомнил, что хотел показать ей фотографию убитых пулеметчиков, одним из которых, как ему казалось, мог быть его отец. Еще раз открыл заложенную пальцем страницу, долго рассматривал снимок, в котором он видел отнюдь не победу тех, кто стоял над окопом. Недаром на большинстве фотографий немцы улыбаются, а тут им почему-то не до улыбок. Похоже, тут они поняли, что ждет их в России, если на каждом рубеже будет такое вот, до последнего патрона, сопротивление.

Потом в книге было несколько страничек о Сталинградской битве. Александра особенно возмутило даже не то, что важнейшему событию войны отводилось всего несколько страниц, но точно такое же внимание уделялось операции под Эль-Аламейном в Африке. Ему нестерпимо захотелось позвать кого-нибудь из продавцов, ткнуть носом: как такое возможно?! Эль-Аламейнская операция длилась 13 дней, и потери фашистского блока в ней составили 55 тысяч человек. А сталинградское сражение, не имевшее равных по ожесточенности боев и массовости участвовавших в нем войск, продолжалось 200 суток. Гитлеровцы потеряли полтора миллиона солдат и офицеров убитыми, ранеными, попавшими в плен и пропавшими без вести, четвертую часть всех войск, действовавших на восточном фронте…

Никого не позвал. Луизе еще мог бы выговорить, — привык к ее снисходительности: она почему-то с поразительной выдержанностью терпела любые его высказывания, даже капризы.

Он откинулся в кресле перед низким журнальным столиком, словно впервые оглядел магазин. Все было так же: пестрели яркими обложками книжные стеллажи, двое мальчишек копались в ящике, где навалом лежало разное дорожное чтиво, молодой парень рассматривал большой альбом, какой-то лысеющий господин топтался в дальнем углу, где, даже издали по картинкам на обложках было видно, находился отдел порнопродукции. Да еще молоденькая продавщица ходила вдоль стеллажей, поправляла книги, сдвинутые покупателями. Все было так же в магазине, как и полчаса назад. Но Александр уже без недавнего восторга смотрел на книжное изобилие, он уже не мог забыть, что все эти люди — немцы.