Владимир Дягилев - Медсанбат-0013

Уже на выходе до Сафронова долетели слова замполита, обращенные к пацану:

— Закурить не хотите?

«Здесь мы не позволяем курить», — хотел было запретить Сафронов, но удержался, направился к операционной.

Как он и ожидал, ведущий и разговаривать с ним не стал, посмотрел из-под маски покрасневшими от бессонницы глазами и отвернулся.

Лыков-старший трудился в перевязочной. Он выслушал Сафронова, не отходя от стола.

— Все сделали?

— Все.

— Тогда дойдите до эвакоотделения, передайте приказание: отправить вне очереди.

— Но ведущий...

— Беру на себя.

К эвакоотделению подоспел замполит, ускорил переговоры. Обожженных погрузили на первую же отходившую в ППГ машину. Пацан присмирел, уже из кузова протянул замполиту руку.

— Что-то следует менять, — обратился Сафронов к замполиту, когда машина с обожженными скрылась в ночи. — Ведущий, как нарочно...

— Он отлично работает, — не согласился замполит.

— Значит, я плохо.

— И вы отлично.

— Но он не желает менять темпа. Он не видит этих укоризненных глаз. Его не тянут за халат. Его не кроют матом.

Замполит ничего не сказал, достал кисет, протянул Сафронову.

— Не курю.

— Я тоже, но, как говорится, с вооружения не снимаю. Кхе-кхе...

Сафронов пожал плечами, чувствуя, что негодование, кипевшее в нем еще минуту назад, исчезло.

Галина Михайловна слышала плач Настеньки, слышала шаги замполита, его покашливание, но оторваться от раненых не могла. Наконец она улучила минуту, вышла из палатки.

Все еще накрапывал дождь. Тучи висели над головой. Видимость была слабой. Воздух сырой. Он сразу же подрывал кожу, как роса покрывает траву. Но от земли исходил приятный запах берёзовых листьев. А капли позванивали, спадая с листа на листочек. И этот едва уловимый перезвон точно говорил о том, что уже утро, что начинается день и, несмотря ни на что, стоит лето и там, за тучами, светит жаркое солнце.

Галина Михайловна осторожно раздвинула кусты и увидела Настеньку. Она притулилась плечом к дереву и, подперев кулаками подбородок, тоненько, по-детски плакала.

Умерший, совсем молодой парнишка, в одном нижнем бельё лежал на носилках, лицом вверх, слегка откинув голову, словно старался поймать полураскрытым ртом бодрящие капли дождя, напиться. Галина Михайловна знала лишь его имя — Толик. Только имя и успел сказать он ей, лишь один раз на несколько секунд придя в сознание. Он был чрезвычайно тяжел, и оперировали его на всякий случай — «а вдруг», но никакого чуда, к сожалению, не произошло. И все они были бессильны перед смертью.

Сколько таких, совсем молоденьких парней Галина Михайловна за годы войны проводила в последний путь и вроде бы свыклась со смертями, как с неизбежным и страшным спутником своей профессии, научилась не поддаваться эмоциям, не распускаться, а вот и опять защемило сердце, и комок подступил к горлу. Настенька, эта девочка, впервые, наверно, увидавшая умершего, вывела её из равновесия.

Галина Михайловна глубоко вздохнула, зачем-то обвела взглядом и лес и палатку и решительно шагнула к сестричке.

— Ну что ты? — участливо произнесла она, кладя руку на плечо Настеньки.

Настенька долго хлюпала носом и не отвечала, потом собралась с силами, проговорила с придыханием:

— Я по... потом ра-расскажу.

Настенька, плача над Толиком, вспомнила и про братика Диму, и про Мишу Ляхова из соседнего, десятого «б» класса, которого она сладко и тайно любила. Но то было в той, другой жизни, с той, другой Настенькой, очень похожей на нее, почти родной. Так она считала все это время, потому что еще не пришла в себя после пережитого, после свалившихся на нее потрясений. Теперь оказалось, что все это было с нею. И плакала она не только над незнакомым пареньком по имени Толик, но и над Мишей, и над Димой, потому что их в свое время оплакать не успела.

Жила она в Воронеже, на тихой зеленой улице. С мамой, с папой, с братиком Димой. Жила, как все дети. Училась. Ездила в пионерские лагеря. Вступала в комсомол, Сдавала нормы на значок ПВХО. А вот на «ворошиловского стрелка» сдать не могла, — выстрела боялась. Даже не самого выстрела, а процесса стрельбы. Ей почему-то казалось, что при отдаче её так ударит в плечо, что кость сломается. Как с нею ни работал инструктор, как она себе ни внушала, что это не так, что винтовка малокалиберная и отдача минимальная, все равно ничего не получалось. Она лежала, прицеливалась, но как только начинала нажимать на курок, на нее находил страх, она зажмуривала глаза, дёргала, и пуля уходила в «молоко». И на «ГТО» сдать не могла, — плавать не умела. Тоже из-за страха. Когда-то, когда она была еще девчонкой, на её глазах утонул человек. Правда, однажды она сама чуть не утонула, кинулась в воду из-за Миши Ляхова. Он так на нее насмешливо посмотрел, что она небрежно разделась, швырнула платьишко на берег и, как во сне, бултыхнулась в воду. Потом её спрашивали: