Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

— Это пройдет… Сядь рядышком, вот здесь… — И когда она села и прижалась к его щеке, признался: — Мне порой уж не верилось, что южный наш город, мореходка, виноградный домик — все это было с нами, да и было вообще… Начал бояться, что, дожив до берега, встречу вдруг незнакомую жизнь и совсем незнакомую женщину, тебя… Думать об этом всегда мучительно.

— Ты отвык от меня? — спросила настороженно Ольга. И затаилась.

— Не то… Просто все мы, наверное, приходим оттуда иными.

— Я люблю тебя, Лухманов…

— Я тоже. И гораздо сильней, чем прежде. Раньше любовь была только… счастьем, что ли… Теперь это больше — жизнь.

— Да, и я ощутила остро, как никогда, что жить мы друг без друга не сможем. Хотя, — засмеялась доверчиво, — я тоже кое-что позабыла. К примеру, как ты целуешь…

— Что ж, многому, очевидно, придется учиться сначала, — улыбнулся и он.

— Я люблю тебя и потому буду терпеливой ученицей, старательной и отзывчивой.

Стрекотали едва слышно корабельные палубные часы, подаренные ему в первый год капитанства, и Лухманов радостно почему-то отметил, что Ольга не забывала их заводить раз в неделю. А она, думая об ином, промолвила серьезно и тихо:

— Не удивляйся, но я очень хочу… ребенка.

— Сейчас? Не лучше ли после войны? Трудно ведь… Да и со мною всякое может случиться.

— Разве война может остановить жизнь?

— И ты хочешь, чтобы я остался с тобой навсегда… в нем?

— Об этом не говорят и не думают. Хочу, чтоб вы оба были со мной.

Она сказала это так искренне, так убежденно, что нежность и мужская смутная благодарность захлестнули Лухманова. Бывают ли иные желания женщин, которые так полно бы подтверждали любовь?.. Он даже не заметил, не удивился тому, насколько изменилась жена. Может быть, потому, что изменился за время войны он сам и оба они предстали друг перед другом обновленными и возмужавшими, хотя слово «мужество» совсем не подходило к хрупкой и ласковой Ольге… Вместе с нахлынувшей нежностью Лухманов почувствовал вдруг, как соскучился, истосковался по жене. И стал горячо целовать ее глаза, шею и смеющиеся губы…

Трюмы «Кузбасса» портовики опорожняли сравнительно быстро, и к вечеру каждого дня полные вагоны выползали из порта, а на смену им, на причал, вкатывались другие, пустые. Причал был оцеплен — все-таки разгружали взрывчатку, да и постороннему глазу знать ни к чему, что там привез теплоход.

На судне то и дело появлялись озабоченные хмурые военпреды, ревниво и придирчиво оглядывали все, что извлекалось из трюмов. Лухманов однажды пошутил:

— Дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят…

— Не очень-то дареному, — вздохнул военпред, — за все надо будет платить. А некоторые грузы, доставленные на транспортах, — увы! — непригодны.

— Как так? — остолбенел капитан.

— Да так уж… Морская сырость изрядно подпортила резину на танках, что перевозились на палубах, — в море-то находились о-го-го сколько месяцев! Другие танки грузили собственным ходом, а воду из радиаторов слить позабыли, и в Арктике их, как говорят шоферы, прихватило. Самое печальное, что многие запчасти, как ныне выяснилось, оказались на тех судах, что погибли. Вот так-то!

То, что Лухманов услышал, ошеломило его. Как же так! Выходит, не все, что доставлено с таким напряжением, имеет ценность? За чью-то глупость пришлось расплачиваться не только там, в океане, но и здесь, в советских портах. Во имя чего же тогда погибали люди! Не умещалось в сознании… В рейсе они постоянно думали о том, что каждая тонна груза поможет фронту. Этой верой жили, она придавала силу и выдержку. Почему же ее, эту веру, то там, то тут предают, испытывают на прочность так грубо и жестоко?

Савва Иванович надолго исчезал с теплохода, потом же сам капитану во всем признался:

— Обивал пороги в военкомате, слезно просился на фронт… Надоел, видать, им: пригрозили по состоянию здоровья списать и отсюда, с «Кузбасса». Пришлось смириться, отработать назад: лучше уж тут втихомолку останусь, чтобы помочь своему народу. Тяжко на сердце у меня, капитан… Тяжко и люто.

У Лухманова не хватило решимости рассказать помполиту об испорченных грузах: это вконец огорчило бы старика. По-дружески пригласил:

— Зашел бы к нам вечерком… Ольга тебе будет рада.

— Спасибо, потом как-нибудь… И так в эти дни незваным гостем брожу — у Фроси Бандуры был, у Синицыных… А на судне Тосю приходится утешать: ревет белугой и тоже на передовую просится. Встряска, конечно, нужна ей, чтобы сердце ожесточилось и повзрослело. Я, между прочим, за нее словечко замолвил — все там же, в военкомате: как раз набирали девчонок на курсы радисток. Рассердился военком. «И так, — орет, — экипажи судов оголили предельно, брать больше с водного транспорта не имеем права».