Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

— Птахов пришел, «Голд Стэлла».

— Знаю, — улыбнулся тот, — мне позвонили ночью, когда «Голд Стэлла» прошла Кильдин. Вы, конечно, встречать? Пойдемте вместе.

Ближе к порту и железнодорожной станции поток мурманчан плотнел и сгущался. У зенитных орудий солдаты и девушки-связистки делали утреннюю физзарядку. Батарейные силачи вместо гантелей и гирь выжимали увесистые тренировочные снаряды-болванки. День начинался как-то буднично мирно, по-домашнему уютно и обжито.

— Как только «Кузбасс» разгрузят, сразу же становитесь в завод, — промолвил начальник порта. — Ваши ремонтные ведомости будут удовлетворены вне очереди. И зайдите в отдел кадров: вам ведь нужны старший механик и боцман. Да и старпом тоже — Птахов теперь — капитан.

— Скоро в море? — спросил негромко Лухманов, не глядя на собеседника.

— Да. Возможно, через неделю.

— Снова туда?

Начальник порта не ответил, а лишь кивнул. И уже потом, словно хотел объяснить, добавил коротко:

— Надо.

Будто он, Лухманов, не понимал без него!

«Голд Стэлла» медленно приближалась, истекая гарью из рваной, изрешеченной осколками снарядов трубы. Даже отсюда, из порта, было слышно, как натужно проворачивает гребной вал ее всхрапывающая машина. Судно напоминало раненого бойца, что ползет по земле из последних сил, надрывно и тяжко дышит, но все же упорно верит, что выживет… А над судном, над заливом, над дальними сопками синело, безмятежно и празднично, просторное небо — обманчивое небо сорок второго года.

Дела были завершены, протоколы подписаны — командировка, по сути, окончилась. В последние дни хлопот выпадало немного, и гостеприимные исландские друзья как могли развлекали Лухманова. Свезли его, конечно, и в Долину гейзеров.

Машина долго петляла по извилистой дороге. Затем, взобравшись под низкие облака, вырвалась на плато. Водитель прибавил газу: ровная затвердевшая лава была надежней любой автострады.

В туристское межсезонье долина и поселок в ней, который по исландским масштабам громко именовался городом, выглядели пустынно. Деревья здесь не росли, а мокрая пожухлая трава напоминала дождливый русский ноябрь — без всяких признаков привычной январской зимы, хотя север острова лежал за Полярным кругом. Северные широты чувствовались только по студеному стерильному воздуху, которым дышалось легко и свободно. И это несмотря на сырой и пасмурный день, на близость Атлантики. Благодатный, однако суровый край, требующий от людей постоянного мужества и труда.

Земля парила, из нее повсюду просачивались горячие воды. Надписи на нескольких языках предупреждали туристов об опасности, призывали к осторожности и осмотрительности. А друзья, сопровождавшие Лухманова, полушутя-полусерьезно рассказывали, что новые гейзеры здесь пробиваются то и дело в самых неожиданных местах — случается, даже в спальнях домов. Жители городов поэтому спят чутко, некрепко. Не удивительно, что в Исландии много детей.

Показали самый высокий и величественный гейзер, имевший собственное имя, которого Лухманов не запомнил. Тот фонтанировал каждые минут пятнадцать — двадцать. Но тут же поблизости продавалось жидкое мыло — его обильно швыряли в скважину, где-то в глубине искусственно закупоривая ее. Вода и пар внутри быстрее обычного набухали, и уже через три минуты белый султан взлетал в вышину с гулом и клекотом. Спутники советского капитана поспешно щелкали фотокамерами.

Побродили по обширной теплице, обогреваемой подземными водами. В помещении из стекла пышно и ярко распускались цветы, зеленели пальмы, олеандры, непривычно большие фикусы. Скучающие киоскеры продавали красочные открытки с видами страны — неизменные гейзеры и водопады, сувениры, причудливые сгустки запекшейся красной лавы; и тут же — сладости, кока-колу, оранжад и конечно же кофе. Но посетителей сейчас было мало, и женщины-киоскеры либо лениво переговаривались между собой, либо вязали что-то из знаменитой исландской шерсти.

Исландцы Лухманову нравились. Нравились трудолюбием, обязательностью в делах, скромностью в быту, честностью. Своими нравами и обычаями… Спиртного здесь пили мало — оно продавалось не всюду и стоило дорого. Чаевые воспринимались как оскорбление. Богатство, если оно и было, не выпячивало себя, не лезло в глаза, не создавало зримых контрастов с бедностью. Исландцы ценили труд, вещи, достаток какой ни есть, ибо каждая крона давалась им нелегко.