Владимир Сапожников - На фронте затишье

Баней и прожаркой эскадрон остался доволен, и, посмеиваясь, все благодарили санинструктора: почему на отдыхе не помыться впрок?

Между делом она спросила меня:

— Старшина, вы ходили в атаку с клинками?

— С клинками? На белых конях? Нет, в эту войну не случалось. Раньше при Чапаеве и Буденном казаки хаживали. А еще в кино, конечно.

— А как же мы будем?..

— В атаки ходить? Пешком больше. На своих двоих. Иногда на животе придется. Это по-пластунски называется.

Она задумалась, потом ушла. Видно, не поверила, потому что немного погодя слышал я, как сержант Носков расписывал ей наши атаки:

— Скомандуют: «Шашки наголо!» Корпус выхватит клинки, солнце меркнет. Знаменосец впереди на белом коне. Земля гудит, а головы так и летят. И вас, Риточка, научим рубить. Идите к старшине и требуйте клинок.

Клинка она у меня все же не попросила.

Отдых кончился, и мы пошли в марш. Двигались скоро, а утром второго дня скакали вдоль передовой. Шоссе обстреливалось минометным огнем, и дивизион свернул в поле.

Вдруг эскадронная колонна изогнулась: объезжали казака, упавшего с лошади. Я хлестнул коня и, поравнявшись, увидел на земле Полозова. Возле него копошилась уже Рита. Обняв казака, она бинтовала ему грудь. Я остановил бричку, помог положить раненого.

Мы ехали дальше рядом. Рита поддерживала голову казака, а мины все летели в колонну и рвались то впереди, то сзади. Брички прыгали по ухабам, и, когда, нарастая, близился звук новой мины, Рита крепко зажмуривала глаза и втягивала голову в плечи. Ну что ж, тогда и любой казак склоняется к седлу, торопя лошадь: «Не выдай, родимая!» Не верю я в тех храбрецов, что, распахнув грудь, стоят в рост, когда смерть скребет землю. Всем на войне страшно.

В этот день дивизион прямо с марша пошел в атаку. Шли под густым обстрелом. Бежали и падали в воронки, поднимались и снова бежали. Сколько длилась атака: минуты или часы? Когда ворвались во вражьи траншеи, пот стекал по лицам ручьями.

Мы накидали бруствер с другой стороны, огляделись. День был светлый, и далекая осенняя роща казалась синей. Веяло от нее даже сейчас покоем и миром.

Я вспомнил о Рите: среди казаков ее не было.

— Не видали девчонку, хлопцы?

— Она в логу. Командира третьего взвода ранило.

Над нами пролетали бомбардировщики, и где-то за рощей заухали взрывы, поднялся в небо столб красного дыма.

Рита пришла вечером и, опустившись в траншею, слабым голосом спросила:

— Раненые есть?

Она ходила от отделения к отделению и спрашивала:

— Есть раненые?

Лицо у нее было запыленное, в полосках высохшего пота. Она сказала мне, что лейтенанта и трех казаков отправила в санбат.

— Бинтов взяла, — доложила она. — А йоду не дали.

— Ничего, — сказал я. — Достанем йоду.

Когда я рассказал обо всем капитану, он покачал головой:

— Пойми этот народ, женщин! Дома, должно быть, таракана боялась…

А здесь была война.

Рита сидела на банках в отделении Носкова. Дремала. Потом уснула, прислонившись к стенке. Через нее осторожно перешагивали, чтобы не разбудить. Я взял попону, прикрыл девушку. Она не проснулась. Сквозь пыль на лице проступал молодой румянец, темными черточками чернели ресницы и брови.

Промелькнули две недели. Бои сменялись маршами, марши — новыми боями. Далеко осталось село, где Рита пришла в эскадрон. Обтрепалась шинель, покоробились сержантские погоны. Когда мы занимали оборону, она тоже копала себе окопчик и сидела там под обстрелом и бомбежкой, под дождем и снегом, на коротких передышках спала, свернувшись калачиком среди казаков.

Первое время я опасался за нее. Очень уж казалась она доверчивой. И не напрасные были опасения. Как-то заметил я у Носкова под глазом здоровенный синяк.

— Добрый фонарь, — сказал я. — Хорошо светит?

— Спасибо, старшина, ночью, как днем, вижу.

— Смотри, герой. Если мне пожалуются, другой фонарь сам поставлю. Вот видишь?

И для воспитания показал ему свой кулак.

Носков засмеялся:

— Ты не заботься об этом, старшина. Съездила, еле на ногах устоял.

— То-то же. Другим охотникам расскажи.

В эскадроне привыкли к Рите, и для казаков стало обычным делом помочь ей вырыть окоп, донести сумку, доглядеть за лохматым меринком, на котором она все же научилась ездить.

Жизнь одной девушки среди двухсот мужчин необычна. Рита могла, к примеру, прийти в холодную ночь ко мне в окоп и сказать:

— Замерзла, старшина. С тобой лягу.

И ляжет под боком, прижмется всем телом и уснет сразу. Никто в этом не видел ничего особенного, может, именно потому, что Рита была такая простая и доверчивая.