Геннадий Воронин - На фронте затишье…

Никогда не видел такой багровой ночи. Над извилистой, крутобокой балкой, по которой осторожно, словно обнюхивая каждую кочку, пробираются самоходки, небо нависло раскаленной плитой. Плотные непроницаемые облака, насыщенные красными отблесками громадного зарева, едва не задевают верхушки деревьев. Они бросают пульсирующие розовые блики отвесно вниз, высвечивая и обледенелые скаты оврагов, и дорогу, и лес, встретивший нас таинственным настороженным молчанием. Там, где сосны неожиданно отступают, светло как днем. Это сполохи большого пожара, бушующего за высоткой: немцы зажгли Сосновку — село, растянувшееся по ту сторону леса.

Мы с Юркой неплохо устроились на комбатовской самоходке. Через жалюзи и сетку, прикрывающую мотор, с силой вырывается разогретый, почти горячий воздух. Ноги в тепле. И остается только пониже пригнуться, спрятаться за башней от ледяного ветра.

— Тебя за провинность сюда послали, а за что меня? — ворчит мне на ухо Юрка, укутываясь плащ-палаткой поверх шинели. — На фронте наступило затишье. Всех отводят на отдых, а нас опять на затычку. Где же тут справедливость?

— Начальство знает, что делает, — отвечаю я без особой охоты поддерживать разговор.

Смыслова можно понять. Он недоволен, что после взятия Нерубайки — деревушки из десятка подслеповатых приземистых хат — ему не довелось хотя бы на денек остаться со штабом, попариться в бане, а пришлось отправиться в этот «рейс неизвестности», как он сам окрестил его перед выездом.

Зато нам с лейтенантом Бубновым, который сейчас в машине, роптать не приходится: похоже, что накануне мы действительно провинились…

— Берите газик и бочки. Поедете за бензином, — сказал нам вчера командир полка, указав на карте-сотке крохотную деревушку.

— К рассвету вернуться, — поставил он в разговоре последнюю точку.

В общем-то мы оказались дисциплинированными — к утру вернулись. Но без бочек и без машины: не доезжая деревни, напоролись на немцев. Старенький испытанный «вездеход», расстрелянный немецкими пулеметчиками, сгорел как факел. А нас выручила лишь находчивость Бубнова.

К моему удивлению, полковник не похвалил лейтенанта. Наоборот. Выслушав его доклад, он мучительно долго сверлил нас через свои толстые окуляры пронзительным гипнотическим взглядом, словно разглядывал наши печенки. Потом неожиданно отрубил:

— Выполняйте другое задание. Поезжайте с батареей старшего лейтенанта Грибана.

И вот мы упорно пробираемся по оврагам на какую-то высотку 202,5, на которой нам предстоит занять оборону.

…Резко сбавив скорость и натужно гудя, машины одна за другой по-черепашьи выползают из балки и останавливаются на длинном пологом склоне, немного не дотянув до двугорбой вершины заснеженного холма.

Юрка взбирается на башню орудия, горделиво вытягивается в полный рост и по-генеральски оглядывает раскинувшееся впереди поле.

— Отсель грозить мы будем фрицу! — декламирует он, выбросив вперед руку в трехпалой зеленой варежке.

Я не удивляюсь, что Юрка мгновенно забыл об обиде, которую высказывал минут пять назад. Это в его характере. Он переменчив, как майский ветер, и никогда никому не известно, какая муха его укусит и в какое мгновение это произойдет.

Смыслов — старший сержант, командир отделения радио. Но, несмотря на такую должность, он любит похохмить при всяком удобном случае. На отдыхе он участвует в художественной самодеятельности — пляшет и читает стихи… Вот и сейчас на башне он, словно на миниатюрной сцене, начинает выбивать толстыми подошвами «танкеток» замысловатую чечетку — то ли согревается, то ли просто дурачится.

Плотный, круглолицый, с ухмылкой, которая почти не исчезает с его лица, Юрка выделывает на крышке стального люка танцевальные па с серьезным, озабоченным видом.

— Иди сюда, Дорохов. Погляди, красотища какая! — кричит он, не переставая двигать ногами.

Поднимаюсь к нему. Вокруг и в самом деле красиво… Вправо, влево, назад — отсюда все видно как на ладони. Прихваченная морозом земля покрыта дымчатой бело-розовой пленкой, под которой угадываются крупные борозды. Лес остается сзади. Заиндевевший от инея, он сбегает по крутым склонам вниз, в балку, охватывающую высотку полукольцом. Там, в низине, притихшие, оцепеневшие от холода деревья как будто прячутся от пронизывающих ветров. За балкой на соседней высотке возвышается огромная соломенная скирда. А за ней и за полем, изрезанным мелкими распадками, бесконечным извилистым бордюром темнеют лесные массивы. И все это, насколько хватает глаз, словно в цветном кинофильме, подкрашено красноватым светом не утихающего за лесом пожара.