Геннадий Воронин: На фронте затишье…

Это совсем не в его характере — на полуслове прервать свои мысли. Или он боится, чтобы я не начал расспрашивать его о «нервной системе Павлова», или смертельно устал. Правда, Юрке сейчас можно немножко вздремнуть. А мне скоро снова в машину, на рацию: Кохов приказал вызывать штаб полка через каждые двадцать минут, и мы делаем это по очереди.

…Снаружи, из-за брезента, доносятся тревожные настороженные голоса. Они заставляют невольно прислушаться. Один из них басовитый, раскатистый, другой — тенорок. И оба знакомые… Это комбат и начальник разведки. Если приподняться и просунуть между гусеницами руку, до них, наверное, можно дотянуться…

— По данным разведки корпуса, немцы намерены предпринять контратаку именно здесь. Не дай бог, если они ударят с этого фланга.

Узнаю голос Кохова — не совсем четко получается у него буква «р». Видимо, оба они склонились над картой: слышно, как шелестит бумага.

— Тут со стороны балки никакого охранения нет. Вот видишь дорогу… Вечером по ней двигалась мотопехота противника. В сторону Омель-города прошли три танка. Кстати, от этого шляха до нас полтора километра. Почти прямая наводка… А прикрытия нет и пока не предвидится…

Длительное молчание. А это уже голос комбата:

— Саперам не обещали подкрепление?

— Наоборот, сказали, чтоб на себя надеялись и больше ни на кого… Знаешь, Грибан, как сейчас выглядит наша батарея? Как колобок на носу у лисы. Помнишь его последнюю песенку?

— Помню. Только колобок-то стальной… Не по зубам будет фрицам. Челюсти обломают…

Я толкаю Юрку спиной.

— Ты слышишь?

— А ты тоже подслушиваешь? — Наверное, у него удивленное лицо. Стаскивая с меня шинель, Смыслов переворачивается на спину и шипит мне в ухо:

— Тише…

Мы умолкаем, напряженно вслушиваемся в каждую фразу. Кохов опять начинает горячиться, как недавно в машине:

— По-моему, мы должны сами принять решение. Мы имеем на это право.

— Решение уже принято командиром полка. Удерживать высотку. Он сказал, что она ключ ко всей обороне. А приказы не обсуждают.

— Но ведь ключ может оказаться в таком замочке, из которого его никто не вытащит. Еще неизвестно, что случилось в Нерубайке со штабом, а мы ждем указаний. От кого ждем?.. Слушай, Грибан… По-моему, надо пойти кому-то из нас к соседям. У командира саперного батальона должна быть телефонная связь со штабом бригады, через него и свяжемся с полком — со штабом, если он уцелел, или с тыловиками.

— Вот об этом стоит подумать…

Снаружи доносятся дробные автоматные переборы. Стреляют где-то недалеко. Даже здесь, под брезентовым пологом, отчетливо слышно, как вплетаются в трескучие отзвуки перестрелки хлопки винтовочных выстрелов.

…С хрустом откидывается смерзшийся брезент. В темноте щели вырастает расплывчатый силуэт Кохова.

— Быстро в машину! — кричит капитан срывающимся голосом.

— Быстро! Быстрее! — выкрикивает он, нервно оглядываясь по сторонам. Вслед за Юркой и Левиным на корточках выбираюсь наружу, волоча шинель по оттаявшему песку.

— Нужна связь со штабом! Попробуйте снова! Немедленно! — Лицо у Кохова белое. Глаза лихорадочно блестят. — Дорохов, исполняй!

— Смыслову остаться со мной, — кричит он Юрке, напяливающему шинель.

Лезу на самоходку. В машине все на местах. Грибан, низко пригнувшись, боком выбирается из-за орудия, освобождает мне место у рации.

— Долго возитесь, — недовольно ворчит комбат. — Вызывайте скорее.

Включаю питание. Зеленый глаз индикатора начинает знакомо подмигивать. Он словно живой: то вдруг расширяется до предела, то сужается, превращаясь в точку.

— Солнце! Солнце! Я Луна-четыре!..

В нашей ГВШРС — Горьковской военшколе радиоспециалистов мне всегда везло на напарников, с которыми предстояло устанавливать связь. По радиосвязи у меня были сплошные пятерки. «Пусть же и здесь повезет…»

Передаю позывные. Умоляю «Солнце» откликнуться. Повторяю вызов еще и еще. Зеленый зрачок то замирает от удивления, то вспыхивает на полную яркость. «Наверное, и мои зрачки играют так же, как он: от нетерпения им впору позеленеть».

Снова, в который раз, переключаю рацию на прием и чуть не подпрыгиваю от радости на клеенчатом откидном сиденье. Приглушенная расстоянием певучая речь Павлика Журавлева, сдобренная характерным белорусским акцентом, звучит в наушниках бодрящей, радостной музыкой. Она мигом сгоняет с меня остатки сонливости…

— Луна-четыре! Я Солнце! Отвечай, как слышишь? Сейчас будет говорить первый… Как слышишь? Прием…