Владимир Сапожников - На фронте затишье

Во время нездоровья меня укладывали в избе, и Саша приезжала в обед и кормила меня. Сиделкой же возле меня оставался Серега, который не ходил в эти дни на рыбалку, а приводил в дом сопливую ватагу ребятишек и хвастал:

— Наш дяденька самый раненый. Он в голову раненый.

— А у нашего полноги нету, — возражал кто-то.

Приступ проходил, я поднимался, и Саша опять начинала задирать меня.

— Вы и на парня не похожи: даже не притронетесь.

Не имел я развязности с женщинами, боялся девушку обидеть вольным словом или еще чем. Мы подолгу сидели с Сашей на крыльце, разговаривали, и Ольга Михайловна, прежде чем выйти из избы, еще в сенках деликатно кашляла. Однажды я обнял Сашу, она замерла, затаилась. Но вдруг испуганно вскочила и убежала в избу.

Завтракая на другой день, мы с Серегой нашли на столе листок бумаги, на котором был изображен человек с длинными усами и глупо надутыми щеками.

— Это Санька нарисовала, — сердито сказал Серега. — Ты скажи мамке, она ее за волосы оттаскает.

Серега не на шутку обиделся за меня.

— Она у нас дурочка, — добавил он.

Однажды Васята, Ольга Михайловна и Саша не ночевали дома: дометывали сено за болотом, и мы с Серегой, покормив поросенка, пошли к ним. Серега соскучился по матери, он так и сказал:

— Хочу к мамке.

А я соскучился по Саше.

На место мы добрались к обеду, собирали по дороге костянику, пили из родников воду и никакого болота не видели. Все нам обрадовались: помощники идут. Однако работник из нас вышел только один — Серега. Он тотчас забрался к Васятке на лошадь, и они начали возить копны. Я же, подняв с десяток навильников, положил вилы и ушел под березу: у меня зашумело в голове. Под березой было прохладно, на меня прыгали кузнечики и смотрели огромными зелеными глазищами.

К вечеру я отлежался, и домой мы пошли втроем: Саша, Серега и я. Мы гонялись за саранчой, поглядывали, где на дереве сидит иволга (слыхать слышно, а попробуй — увидь!). Потом Саша показала нам шалаш, в котором ночует. Мы залезли в него все трое, там было душно, темно. Серега спросил меня:

— Где у тебя болит?

И, окружая пальцем больное место, стал лечить его древним наговором:

— У кошки заболи, у собаки заболи, а у дяди солдата все заживи.

Саша засмеялась и тоже, гладя ладошкой по больному месту, наговаривала:

— У жука рогатого заболи, у волка лохматого заболи, а у нас заживи.

Не знаю, чьи помогли наговоры, но я поправлялся и, проснувшись однажды, почувствовал себя здоровым. В этот же день я попросился на комиссию. Хирург заставил меня понаклоняться, поприседать и сказал:

— Ну, если жалоб нет, послезавтра в дорогу.

Жалоб у меня не было.

«Вот и все, — думал я, вернувшись домой из города и ожидая своих. — Последняя ночь».

Уходить я должен был завтра после обеда, и в деревне об этом узнали. Вечером стали приходить соседки прощаться, посидеть. Женщины несли то яичко, то береженный на черный день кусочек сала. Приходила и старуха Кирилловна, она трижды перекрестила меня: «Спаси тя и сохрани тя Егорий Победоносец, пошли вам одоление над ворогом».

Зашли проститься фронтовики, выпили самогонки, попели песни и разошлись. Собираться я думал завтра, да и сборов солдату — пять минут. На завтра мы наметили с Серегой сходить последний раз на рыбалку, последний раз искупаться.

Стемнело. Я сидел и ждал Сашу. На лугу дергал коростель, с речки откликался другой. За поскотиной слышалось ботало: там ходили кони.

В доме все успокоилось. Корова, лежавшая темным бугром среди двора, жевала, шумно вздыхая. Я понял, что был счастлив здесь.

Луны не было, но на лугу было светло — от звезд. И вдруг до боли в сердце мне захотелось остаться живым и вернуться обратно именно в эту деревню, захотелось, чтобы меня здесь ждали, чтобы меня ждал единственный человек на свете, Саша.

Шелестела березка, в подполье пел сверчок. На столике стояла кринка, похожая на умывающуюся кошку. Послышались шаги. Закутанная в шаль Саша села со мной рядом и заплакала.

— Не плачь, — сказал я. — Я приеду к тебе. Ты будешь меня ждать?

— Буду. Жить этим буду. Сколько будет война, столько и буду ждать. Я ведь с первого дня о тебе думаю. Обними меня. Не бойся, мама спит. Нет, нет, я не тайком. Мама знает, что я… Она тебя жалеет. Давай уйдем отсюда. Куда хочешь…

— Ты не жалей меня. Я про себя сама знаю. Ты у меня самый первый. Ничего не говори, и не думай, что я не обдумавшись. Не вернешься, будешь у меня первый и последний.

— Я вернусь, Саша.