Игорь Угольников - Подольские курсанты

Над окопами по эту сторону начинал раскуриваться новый день. Суетились люди, закипали котелки, дурманяще остро шибали в нос сизым дымом первые самокрутки. С дальних тыловых позиций осторожно приближались санитарные машины и полуторки с боеприпасами. Новый октябрьский день сулил свои хлопоты.

Курсант Пахомов потер простреленное плечо – второй день ноет, зараза, точно – к непогоде. Снег сыплет теперь почти каждый день, колючий и холодный. Вон, вся передовая под белым покрывалом. Под снегом будто и нет ничего – ни развороченных блиндажей, ни изуродованных орудий, ни неприбранных немецких трупов.

Пахомов сплюнул и, пригнувшись, стал пробираться к своим, в дальний конец окопа. Там, разложив на патронном цинке скромные запасы, завтракали Мамедов и Орленко. Чуть в стороне, уткнувшись носом в закостеневшую за ночь шинель, угрюмо жевал сухарь слепой Уфимцев.

Упертости его можно было позавидовать. В том памятном бою, когда курсанты в штыковой атаке опрокинули в реку и загнали на противоположный берег обезумевшие немецкие цепи, Уфимцев получил серьезную контузию. Его хотели было отправить в тыл, но он воспротивился и начал кричать, что ни за что не бросит товарищей и останется на передовой. Позже Уфимцев понял, что потерял зрение, но ему казалось, это временно, что черная пелена спадет с глаз, стоит немного оклематься. «В конце концов, руки-то у меня есть, – с холодящим душу волнением думал он, – в крайнем случае буду на ощупь набивать ребятам магазины патронами – все польза». В тот раз его оставили, просто не было времени уговаривать.

И вот теперь Уфимцев сидел в окопе и нервно прислушивался к окружающему шуму. Он уже научился различать звуки: вон треснули заготовленные с вечера ветки, потянуло ароматным дымком – это в дальнем отводе окопа разожгли костерок; звякнул котелок, булькнула вода – повесили кипятиться чайник. Хлопнула металлическая крышка, зашелестела железной змейкой пулеметная лента – Орленко заряжает «максим».

Он мысленно благодарил ребят за то, что они не избавились от него, не отослали в тыл. Уфимцев понимал, что он им обуза, и всячески старался показать свою самостоятельность. Нет, лучше он погибнет здесь с оружием в руках, чем согласится уехать в госпиталь и выбыть «по ранению». Те, первые санитары о нем забыли, а перед появляющимися на рубеже девчонками-санинструкторами приходилось ломать комедию, выдавая себя за здорового. «Что-то неважно сегодня выглядишь, красавица! Отдохнуть бы не мешало. Хочешь, приду вечерком?» – подмигивал он незрячим глазом и облегченно выдыхал, когда санитарки, смущенно смеясь, отворачивались и спешили прочь.

Долго ли он так протянет?

Внезапно шевеление в окопе прекратилось. Перестали скрести по днищу котелков ложки, стихли усердное сопение и хруст сухарей, смолкли негромкие голоса – позиция насторожилась. Издалека (откуда именно – все давно знали, налеты повторялись каждый день) донесся знакомый гул. Зашуршала, застукала под сапогами земля – курсанты вскочили с мест, кинулись к брустверу. Опять бомбардировщики?!

– Отбой, ребята! Это «рама», – голос Пахомова прорезал зловещую тишину. – Вот черти, повадились, как к себе домой. – Уфимцев слышал, как звякнул ремень трехлинейки. – Эх, снять бы гада…

– Ребята, что это? – Орленко удивился вполголоса, но в стоящем морозном воздухе эти слова прозвучали тревожно и громко.

– Что там? – Уфимцев припал к брустверу, изо всех сил пытаясь разобрать, что происходит.

Самолет сделал круг-другой над позицией, спустился ниже и вдруг осыпал передний край тучей бумажных листков. Ветер подхватил добычу и завихрил ее длинным, до самой земли, бесплотным смерчем.

Несколько листовок угодили прямо в окоп.

– Вот и подарочек! – весело крикнул Пахомов и здоровой рукой принялся ловить мечущийся над его головой листок. – Немцы сдаваться собрались! Перемирие предлагают! – Он наконец поймал бумажку и не гнущимися на морозе пальцами стал разглаживать ее на коленке: – Ну-ка, ну-ка, почитаем… «Доблестные красные юнкера! Вы мужественно сражались все эти дни! Но теперь сопротивление потеряло смысл: Варшавское шоссе до самой Москвы – наше!» О, как! Уже до самой Москвы! Выходит, мы тут зря морозимся! «Через два дня мы войдем в нее! Вы – настоящие солдаты. Мы уважаем ваш героизм». Гляди-ка – уважают! «Переходите на нашу сторону! У нас вы получите дружеский прием, вкусную еду и теплую одежду». А что, мужики, может, правда, чего мерзнуть и с голоду помирать? Вот она – настоящая жизнь: и тепло, и вкусно! Еще и шнапса небось нальют!