Игорь Угольников - Подольские курсанты

– Она где, на передовой? – Яхин припомнил Люсино обещание поговорить с ним после возвращения.

– На передовой, милок, на передовой. – Карповна наконец закрыла термос и, оставив его на тумбочке, поднялась уходить. – Ты настой-то пей. Люся его тоже собирала. И форму твою вон выстирала. – Она неопределенно кивнула на выход из палатки. Только сейчас Яхин заметил, что лежавшая до этого под кроватью грязная гимнастерка исчезла.

Значит, вон оно как: кто по-настоящему любит, тот делает, а не говорит. Вишь ты – лечебный настой, форма. Это все она – его Люся. Яхин откинулся на подушку, на душе стало радостно и по-хорошему тревожно.

Карповна обвела взглядом палату – не нужно ли кому чего? – и, тяжело вздохнув, вышла на улицу. Холодный ветер пронизал ее насквозь. Она передернула плечами, стараясь отбиться от его назойливых объятий, а заодно стряхнуть горькие воспоминания о сегодняшнем утре.

…Раненых, как всегда, привезли на полуторках. На этот раз их было две: первая шла битком – в ней тесной кучей сидели «легкие» и «средние». «Тяжелых» везли на второй машине. Первая разгрузилась быстро: бойцы, помогая друг другу, спустились на землю, водитель захлопнул борт и стал ждать напарника.

Вторая машина разгружалась прямо напротив операционной. Санитары принялись стаскивать из кузова носилки, Карповна поспешила им помочь. В это время шофер, мужик с прокуренными, желтыми от табака пальцами, схватил ее за рукав и оттащил в сторону:

– Там это… Санитарку вашу убило. Лейтенант приказал сюда привезти.

Карповна охнула и кинулась заглянуть в кузов. Среди шевелящейся солдатской массы она с трудом различила накрытое ватником женское тело. Из-под ватника торчали знакомые Люсины сапоги…

В это время из соседней палатки раздался громкий крик. Карповна вспомнила, что в той же машине вместе с мертвой Люсей привезли сильно обожженного политрука Филиппова. Он метался в бреду, выл и стонал. Потом вдруг затих, все решили, что он умер, но он только потерял сознание.

На дорожке показался военфельдшер Петров, а вместе с ним кто-то по виду начальственный. Карповна признала полковника Стрельбицкого. Привыкшая зря не попадаться начальству на глаза, она поспешила на свой пост, тревожно думая, как бы поаккуратнее сообщить Яхину о гибели Люси.

Военфельдшер Петров показывал дорогу. Стрельбицкий знал, что на левом фланге очень жарко, но надежной связи с Бабаковым не было, и потому, услышав, что из-под Шубинки удалось прорваться машине с ранеными, решил лично расспросить бойцов о положении дел. А тут еще новость о Филиппове.

– У него донесение, товарищ полковник. – Петров, задыхаясь от быстрой ходьбы, старался говорить Стрельбицкому прямо в ухо. – Он периодически впадает в бессознательное состояние. Похоже, не жилец.

Они влетели в палатку. Иван Семенович тут же наткнулся взглядом на забинтованного политрука. Тот, сдерживаемый Никитиной, метался на кровати, рычал от боли и душившего его негодования. Сейчас он был в сознании. Похоже, что Никитина знала о приходе полковника и, решив дождаться, не спешила передавать раненого на руки медсестрам.

Стрельбицкий приблизился. Политрук на секунду замер, пытаясь из-под бинтов разглядеть подошедшего. Поняв, кто перед ним, Филиппов сначала откинулся на подушку, потом, набравшись сил, рванулся подняться. Никитина успела подсунуть ему под голову шинель.

– Товарищ полковник, младший политрук Филиппов. Немцы взяли Большую Шубинку. Бабаков с остатками батальона отошел на третью линию. Закрепились было на второй, а потом там пожгли всех… – Филиппов выгнулся и закричал прямо в лицо начальнику: – Пожгли, гады, всех! Никого не оставили!

Его вдруг начало колотить. С обожженной головы сползла повязка, обнажив кроваво-красный ожог в пол-лица. Никитина сделала ему укол – Филиппов начал затихать. Присутствующие застыли в ожидании.

Через несколько минут взгляд политрука снова стал осмысленным, он повернулся к полковнику, словно ожидая команды. Стрельбицкий, понимая, что лишнего времени нет ни у него, ни у Филиппова, громко спросил:

– Какие потери?

– Огромные. В живых осталось меньше ста человек. Сейчас, наверное, и того меньше…

В этот момент следившая за разговором Никитина побледнела и с болью в глазах повернулась к Стрельбицкому. Тот на секунду перехватил ее непривычно перепуганный взгляд, но промолчал. Он слышал, что у Раисы Игоревны здесь, на рубеже, воюет сын, и понимал ее чувства. Но сопереживать из-за одного человека, когда курсанты сотнями гибнут каждый день, он, командир большого подразделения, не мог, не имел права. Для него сейчас был важен вот этот смертельно раненный политрук, который, пусть и сбивчиво, но все-таки доложил своему начальнику о реальном положении дел на самом тяжелом участке обороны.