Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Часто в период затишья прибегал к Сантосу неусидчивый и неугомонный летописец Симха Кушнир, присаживался и говорил:

— Слышите, Гедалья? Как там говорят мудрые люди… Когда ждут, то можно дождаться…

Помолчав несколько минут, он — в который раз — спрашивал:

— Как вы думаете, Гедалья, фашисты не будут отступать по нашей дороге? А то нам плохо придется, они, гады, могут выместить на пас свою злобу и погубить всех. Три года мы мучились, страдали, голодали, жили в вечном страхе — и теперь, когда уже виден позорный конец Гитлера, ужасно обидно погибнуть! Надо нам срочно собрать мужчин и договориться об отряде самообороны, как в гражданскую войну…

Гедалья Сантос посмотрел на бухгалтера и пожал плечами:

— Что же ты сравниваешь гражданскую войну и эту? Как день и ночь! Пустыми руками пойдешь против немецких танков и автоматов? А может, выйдешь на битву со своими бухгалтерскими книгами?

— Нечего смеяться над моими бухгалтерскими книгами! — вспыхивал Симха Кушнир. — Они еще сыграют свою роль. Кончится этот ад, и нам придется начинать жизнь сначала! Дай бог, чтобы скорее. — Подумав немного, Симха добавил: — Мне кажется, Моргун где-то запрятал винтовки и гранаты, брошенные когда-то полицаями. И наш Кива все время что-то по ночам мастерит, кует в кузне сабли, железные палки… Отбиваться будет чем…

Гедалья смотрел на вечного мечтателя усталыми, красными от бессонницы глазами и молвил:

— Ох, Симха дорогой, вижу, ты остался таким же наивным чудаком. Витаешь в облаках и строишь воздушные замки. Если мы вооружимся двумя винтовками и железными палками, как ты думаешь, сможем мы противостоять потоку отступающих вражеских частей? О чем ты только говоришь?

Пришел Кузьма Матяш. Услыхав спор друзей, он горестно усмехнулся:

— Удивляюсь, Симха, почему ты стал бухгалтером! Ты запросто мог бы быть полководцем… Можешь ли ты понять? Немец теперь не тот, тактика не та, что была в гражданскую… Все намного сложнее. Если хлынут сюда отступающие части фашистов — беда неминуема!

— Какой же выход?

— Трудно что-либо предпринять, — задумчиво сказал Сантос.

— Выход прост… — перебил Матяш. — Если фашисты пройдут здесь, будем драться! Не дадимся в руки живыми! Засядем в подвалах, за камнями, за заборами, и если суждено погибнуть, так умрем в бою…

До рассвета мужчины спорили, решали, как быть.

Утром люди по обеим сторонам яра взялись за лопаты. Кузьма Матяш и Савчук у себя, в Лукашивке, а Гедалья и кузнец Кива — в Ружице показывали, где и как рыть щели, как вести себя во время артиллерийской перестрелки, бомбежки, уличных боев. Надо ко всему быть готовыми.

Издалека все отчетливее доносился оглушительный гром войны. Он на некоторое время прерывался, а потом снова гремел с удвоенной силой. Люди жили в напряжении, на их лицах отражалась надежда, нетерпение, решимость. Даже неугомонная детвора притихла, старалась помочь взрослым чем только могла. Менаша и Рейзл, которые не упускали случая поспорить и всегда вмешивались даже в то, что их совсем не касалось, теперь будто набрали воды в рот. Сосредоточенно и молча рыли неподалеку от своих жилищ щели, делали все так, как учил Гедалья.

Думали о жизни. Совсем недавно они испытывали к ней какое-то непонятное равнодушие, завидовали тем, кто расстался с этим миром. А теперь… Каждому хотелось дожить до освобождения, до того часа, когда родная земля будет очищена от фашистов и они смогут посвятить себя труду на заждавшейся плодородия земле.

Днем журчали ручьи, сбегая к Днестру, к вечеру морозец сковывал размокшую под весенним солнцем землю, охватывал тонким ледком лужи на дорогах. То закрутит мокрый снежок, то его уже не видно. И вновь шагает властно весна. Очистился Днестр ото льда, и вода с каждым днем становилась прозрачнее. Все сильнее пригревало солнце, и по всему чувствовалось, что это уже настоящая весна с ее неповторимыми ароматами, журчанием ручейков, пением птиц… В эти весенние дни, когда работы было, что называется, невпроворот, Гедалья не переставал думать о своих детях — о сыне и дочери. Сердце мучительно ныло, томило тяжкое предчувствие, но он ничего не говорил жене, которая заметно постарела и сдала.

О сыне он услышал только из уст дочери и Леси еще тогда, когда подружки слушали радиопередачи из Москвы, писали и распространяли листовки. Больше о нем никто ничего не слышал и не знал. Кто знает, жив ли он? От Руты была весточка полгода назад. Вместе с Симоном она находилась где-то в лесах Прикарпатья в партизанском отряде. Больше ни от нее, ни от сына Менаши не было никаких сведений.