Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

Помощник первого секретаря, увидев входившего в приемную Путивцева, недовольно сказал:

— Борис Николаевич уже второй раз справлялся о вас.

В приемной сидели несколько человек. Путивцев поздоровался со всеми и поспешил в кабинет первого. Тот разговаривал по телефону с Москвой. О чем, Михаил не вслушивался, он все еще был под впечатлением разговора с Валерием Валентиновичем.

Наконец секретарь крайкома положил трубку, и Путивцев, нарушая установившееся правило, заговорил первым:

— Извините, Борис Николаевич, я опоздал на несколько минут — был у Шатлыгина.

Секретарь знал об отношениях Путивцева с Шатлыгиным. Побарабанил пальцами по столу.

— Да, — сказал он, — Валерий Валентинович работник дельный, опытный. А вот просмотрел… Жаль! Очень жаль…

— Но он же не виноват, Борис Николаевич…

Забелин внимательно посмотрел на Путивцева, но ничего не ответил. Снова побарабанил пальцами:

— Я вызвал тебя, чтобы поговорить о другом… Крайком не удовлетворен делами на металлургическом заводе, на «Гидропрессе» и кожевенном заводе.

— Металлургический выполнил план на сто пять процентов, «Гидропресс» — на сто семь, кожевенный — на сто два, — сказал Путивцев.

— Речь идет о другом. Тебе известна установка партии, поддержанная народом: пятилетку — в четыре года. Значит, план должен выполняться не на сто два — сто пять процентов, а на сто двадцать — сто двадцать пять. Арифметика простая.

— Арифметика простая, Борис Николаевич, — согласился Михаил. — Но на металлургическом заводе новая мартеновская печь и тонколистовой стан второго трубосварочного еще не отлажены, а на кожевенном заводе меняется устаревшее оборудование.

— Я все это знаю, Путивцев, знаю. Но надо поднажать. Понял? Поднажать…

Седьмой день Демид был в загуле. Случалось с ним это и раньше, когда он был еще «хозяином». Усталость накапливалась постепенно, и наступала пора загула: он пил несколько дней, ничего не делал, спал.

Теперь он работал не на себя, а на общество, как говорил бригадир, но жадность к работе в нем осталась. На лесоповале, на Онеге, где он тянул уже второй год, платили хорошо, а значит, водились и деньги. Но теперь усталость копилась быстрее, чем прежде, — годы.

На Вологодщину поехать он так и не решился — не захотел, чтобы земляки узнали о полной перемене в его жизни, — а отправился на Онегу. Об Онеге он и раньше слышал от охотников и лесорубов, но казалась она ему тогда далеко-далеко. Дальше Индии. Помыкавшись по свету, он теперь не страшился больших расстояний. На Онеге действительно все ему напоминало родные края: и леса, неухоженные, дремучие, со звериными тропами, и озера, студеные, чистые, рыбные.

Зиму Заозерный встретил с радостью, истосковался по настоящей зиме.

В начале ноября выпал снег, легкий и пушистый. Морозец еще только баловал, кусал осторожно, а к декабрю покрепчал, стал звонким, ядреным.

Слава богу, жили они в бывшей казарме, построенной еще при Петре Первом для местного гарнизона, призванного охранять северные рубежи от иноземных супостатов.

Стены в казарме были полутораметровыми. Печи — высокие, голландки. Топили их досыта еще с осени. Дров подзапасли жарких, березовых. В общежитии, как теперь называлась казарма, было тепло, мужики свободно могли спать, не укрываясь, за ночь до хруста высушивать взмокревшие портянки — словом, жить можно. Даже не верилось, что за окнами такая холодина, что там перед рассветом, в самый сильный морозный час, не выдерживают и лопаются — «стреляют» — стволы старых деревьев.

Утром налегке шли в столовую, в каменную пристройку рядом, которую тоже построили еще в петровские времена. Здесь было тепло от горячих щей, от дымящейся каши, от жаркого людского дыхания.

Не мерз Демид и на работе. Лес валит — работа горячая, с топором да пилой. Сидеть не будешь — не замерзнешь. И хотя здесь, на Севере, Заозерному все было привычно, знакомо, пришел срок — и затосковал Демид по перемене: заболел уже он бродяжничеством. А перед переменой места, как правило, случался загул.

Демид взял расчет, отложил деньги на дорогу и пошел в чайную.

В чайной работала официантка Ада. Незамужняя и невдовая: мужик ее схлопотал за что-то срок — то ли за кражу, то ли еще за что — и сидел уже третий год.

Ада была завербованной, приехала на Онегу на заработки и сначала устроилась поденщицей на строительство целлюлозного комбината. Но скоро поняла: больших денег тут не заработаешь. Вышла замуж за снабженца, а он через год сел за решетку.