Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Крепче весла! Ребята, нажимай… — Вдруг поднимается Иван: — Сергеенко, земля! Слышишь, земля! Встань!

— Что с ним? — тревожно спрашивает Егор. — Никак, зашалил?

— Черти сухопутные, — продолжает Чупрахин, — берег видите или нет? Эх, слепая братия, смотрите!

— Где? — разом поднимаемся с Егором.

— Вот! — Чупрахин тычет в темноту обеими руками.

— Успокаиваешь, — уже строго говорит Кувалдин. — Со мной не шути этим. Слышишь, Иван?

— Огни! — вздыхаю и, расслабленный качкой, падаю на дно катера, потом чувствую: меня подхватывают и несут на руках.

Вода, вода. Откуда она? Неужели опять море, качка, волны?..

— Ну, ну, не падай, Бурса! Крепись, сейчас кончится этот проклятый песок, пойдут виноградники. Да не падай же! Егорка, помоги поднять, видишь, совсем обезножил человек.

Собрать силы, не быть нагрузкой для других, что же я так…

— Пустите, сам пойду.

— Правильно, Бурса. Давай, давай, братишка, — подбадривает Чупрахин. — Я тебе скажу, что ты не слабее богатыря. И все мы не слабее своих дедов — они под бомбы не попадали, огня столько не видели.

Перед глазами качаются темно-желтые волны.

— Море… Опять оно? — протираю затуманенные глаза.

— Это виноградники, — подхватывает под руку Кувалдин и с силой увлекает за собой в прохладные заросли.

Усталость проходит медленно. Вижу темный комочек, подернутый тонкой паутиной. Что это такое? Тощая осенняя гроздь винограда. А это лист — желтый, полусухой. Чувствую запах сырости. Приподнимаюсь на локте, оглядываюсь.

Алексей сидит с видом человека, только что решившего трудное дело и теперь радующегося тому, что наступило облегчение. Срываю ягоду — одну, другую, потом всю гроздь. На шум поворачивается Мухин.

— Вот и хорошо, — говорит он, — ешь, ешь. Мы уже подкрепились… Кувалдин и Чупрахин ушли на разведку. Скоро должны возвратиться.

— Аннушка где?

— Спит, вот она…

Сергеенко лежит на боку, положив под себя шинель Кувалдина. Вот она открывает глаза, но продолжает лежать в прежнем положении. В волосах через всю голову тянется ото лба к затылку широкая седая прядь.

Возвращаются Кувалдин и Чупрахин. У Егора износились сапоги, отвалились подметки, виднеются черные от пота и пыли портянки. Чупрахин сидит на корточках. Одна бровь чуть-чуть приподнята, и от этого кажется: сейчас он произнесет что-то такое, что всколыхнет не только нас, но и притихшие лозы виноградника, и всю эту молчаливую землю. Но бровь опускается, и Иван, только пожимает плечами.

Мухин спрашивает:

— Ну, что там? Как называется населенный пункт? — Алексей снимает с груди автомат, выжидающе смотрит на Егора.

— Станица Ахтанизовка, — резко поворачивается к нему Чупрахин. — Тебе что от этого, легче?

«Ахтанизовка… Ахтанизовка», — вспоминаю Забалуева. — «Разыщи… мою жинку… Феклу Мироновну… Поклонись ей и скажи: «Прохор любил Родину». Еще никому не говорил об этой просьбе Забалуева. Ее нужно исполнить обязательно…»

Кувалдин тянется к грозди.

— Егор, — обращается к нему Аня. — Мы пробьемся к своим, скажи, пробьемся?

— Пробьемся… Иначе нельзя, Знамя дивизии с нами. Без него ведь там полки не полки.

Намечаем план движения: будем идти только по ночам, а днем заниматься разведкой. Кувалдин приказывает:

— Чупрахин и Самбуров сейчас пойдут в Ахтанизовку. Надо запастись продуктами. Долго не задерживайтесь, — говорит так, будто посылает на продовольственный склад своей части.

Чупрахин вооружается единственной гранатой, которая сохранилась у Егора.

В пути сообщаю о просьбе дяди Прохора.

— Фекла Мироновна, говоришь? А живет она где?

— Здесь, в Ахтанизовке.

— Улица какая?

— Не знаю.

— Найдем, — осторожно раздвигая кусты, говорит Чупрахин. — Не иголка — человек.

Впереди сарай, домик с хозяйскими пристройками. До них рукой подать. Из-за угла клуни показывается старик. Ветер треплет его седую бороду.

— Позовем, — предлагает Иван. — Расспросим…

Старик останавливается, поднимает палку и машет ею:

— Кши, кши, проклятые… Фасоль поклевали…

— Что это он? — не понимаю, почему так кричит старик, когда вокруг нет никого: ни птиц, ни людей.

— А может, дедок того?.. — шепчет Иван.

— Кши, кши, вот я зараз палкой, — идет прямо к нам, но смотрит куда-то мимо.

— Черт, еще трахнет по башке, — беспокоится Чупрахин, пряча голову за пень.

— Дедушка, — шепчу, когда старик подходит почти вплотную.

— Слышу, не глухой, — останавливается в двух шагах. — Кши, треклятая, — продолжает грозить палкой куда-то в сторону. Потом снова нам: — Что надо?