Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Сильно качаясь, пою по-немецки.

— Стой, кто идет? — подражая немецкому часовому, окликает Мухин.

Подхожу к Алексею.

— А дальше что? — спрашивает он Чупрахина.

— Дальше? — Иван морщит лоб, поглядывая на Кувалдина. — А черт его знает, что дальше! Если бы это на меня вот так шел фриц, тогда другое дело, я бы сказал: «Покойник любил выпить».

Егор смеется. Он берет мешок и говорит Ивану:

— Становись на место Мухина.

Егор, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, приближается к Чупрахину. Тот, вытянув вперед голову и скривив рот, готов прыгнуть на «противника».

— Где ваш катер? — спрашивает Егор.

Иван быстро оглядывается назад. В этот миг Кувалдин набрасывает на него мешок, дергает за ноги, и Чупрахин оказывается пойманным. Он что-то кричит. Освободившись, с удивлением смотрит на Егора.

— Сатана! — наконец произносит Иван и оборачивается ко мне: — Видал? Вот это прием! Обманул. Понимаешь, Чупрахин оказался в мешке. Егор, прикажи тренироваться до седьмого пота. Мухин, становись сюда.

Через полчаса, обессиленные тренировкой, мы с Алексеем подходим к Егору, который возится с автоматом, проверяя подобранный в горах диск.

— Стрелять будет, — обещает Кувалдин. — Ну как, потренировались?

— Устали, — признается Мухин.

Приходит Аннушка. Она ходила к условленному месту встреч с Марией Петровной, принесла от нее записку. Кувалдин читает нам:

— «Дорогие товарищи! Вам необходимо сегодня захватить катер. Имеются точные сведения, что фашисты после возвращения с моря будут отмечать день рождения своего командира. На заставу пошлем своего человека (женщину) с корзинкой вина. Все подготовлено, действуйте смелее».

Этого момента ждали двадцать дней. И теперь он наступил. Но захватить катер нелегко, да и в море всякое может быть.

— Давайте лучше подумаем, — робко предлагает Мухин. — В Крым наши все равно возвратятся…

— Не то говоришь, Алексей, — замечает Егор.

— Конечно не то, — подхватывает Чупрахин. — Переждать мог бы и политрук Правдин. Да вот этот самый моторчик, — Иван хлопает себя по груди, — не соглашался с сидячим положением; он у него гудел, гудел, выговаривая: «Не жди, не жди, действуй, коли ты настоящий матрос…» Так я говорю, Егор?

— Так, Иван.

— Дед не раз напоминал мне, — оживляется Чупрахин. — «Ванюшка, коли попадешь под ружье, да к тому же на фронт, не будь обозником; авангард — самое подходящее место для солдата. Там, — говорил дед, — в этом самом авангарде, все люди правильные, сиднем не сидят…» А ты мне на что намекаешь? — вдруг набрасывается Иван на Алексея.

— Идем, все остается как решено, — прерывает Чупрахина Кувалдин. — Прошу готовиться.

…К берегу выходим извилистым ущельем. Над притихшим морем висит вечерняя дымка. Только что возвратился «наш» катер. Гитлеровцы не спеша сходят на берег, громко разговаривают, смеются.

— Помилуй бог! Торговка! — вдруг кричит один из них.

Видим, как из-за выступа появляется женщина с ношей в руках. Наверное, она не раз сюда приходила, и ее встречают как хорошую знакомую.

— Матка, стой! Шнапс есть? О, кстати!

Ее окружают, отбирают корзину, кричат:

— Теперь шнель, быстро назад! Ком, ком…

Весело переговариваясь, фашисты идут к домику, примостившемуся под скалой. Потом слышим их пьяные голоса, песни. Постепенно все это умолкает, и вокруг наступает тишина. Только часовой у катера, от скуки пританцовывая, шуршит галькой, посвистывает.

Егор толкает в бок, но не произносит ни одного слова: мне и так понятно, что делать. Руки тянутся к мешку. Хрустнул под ногами сухой стебель травы, догнал шепот Чупрахина:

— Если бы знал этот дурацкий язык… пошел бы сам…

Выхожу на тропинку, ведущую от домика к катеру. По очертаниям фигуры определяю: фашист стоит лицом к домику. Сильно качаюсь, пою вполголоса.

— Черт возьми, какой день, а мне вот приходится торчать у этого корыта, — возмущается часовой.

— А ты не торчи здесь, иди и выпей, — издали говорю и медленно, шаг за шагом, приближаюсь к фашисту. — Ты что же, море охраняешь? Где катер? — спрашиваю по-немецки, сильно заикаясь.

— У пьяных обычно двоится в глазах, а у вас… — гитлеровец смеется и лениво поворачивается к морю.

Одним взмахом набрасываю мешок. Бесшумно подбегает Чупрахин.

— Не спеши, — шепчет он. — Главное — покрепче связать. Фашисту доверять нельзя. Кляп ему в рот. Вот так, готово.

Гитлеровца бросаем на катер, чтобы на берегу не осталось никаких следов нашего бегства. Безмолвно садятся Кувалдин, Мухин, Аннушка. Опущены весла, и берег поплыл прочь, в горы, дальше и дальше… Растаял в темноте — пропал.