Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Прижавшись друг к другу, сидим возле Чупрахина, склонившегося над рулем. Собственно, Ивана не видно, только чувствуем его: он тут, рядом, стоит только протянуть руку, и она упрется в спину Чупрахина. Не плывем, а будто парим в воздухе, только попадающие на лица брызги напоминают о море.

Вокруг ни одного огонька. По расчетам, уже давно должен быть берег. Но его нет и нет, словно земля со страшной быстротой убегает от нас и мы бессильны догнать намеченный нами пункт высадки. Может быть, потеряли курс и теперь кружимся на одном месте?

Начинает штормить. Натруженно кашляет мотор, вот-вот он заглохнет. Ожидаем, что скажет Чупрахин. На небе видна робкая полоска рассвета. Там восток. Мухин не выдерживает молчания, встает.

— Утро, товарищи…

— Чего встал? Садись! — приказывает Чупрахин.

Он выключает мотор и, поставив катер носом против волны, говорит:

— Егор, подержи-ка вот так руль. — С трудом разогнув спину, трясет руками. — Маленько онемели…

Вновь садится за руль, и катерок, вздрогнув, рассек набежавшую волну и тут же зачихал, как простуженный старик. Кувалдин выпрямляется во весь рост.

— Ясно, — говорит он.

— Что? — поворачивается к нему Чупрахин.

— Бензин…

— Угадал, — не произносит, а стонет в ответ Иван. — Пойдем на веслах.

Чупрахин о чем-то задумывается. Волны, похожие на большие округлые слитки свинца, безучастны и немы. Что им до нас, они достигнут берега.

— Бурса, вытряхни фрица из мешка. Может быть, на катере где-нибудь спрятан бензин, пусть скажет, — не выпуская из рук штурвала, говорит Чупрахин.

Конечно, Иван знает: разве можно на такой посудинке спрятать горючее, но надо же что-то делать, не сидеть же сложа руки — в надежде люди обретают силы. Развязываю мешок, с трудом вытряхиваю из него гитлеровца. Фашист вскакивает на ноги и обалдело таращит глаза.

— Бензин! — я кричу ему в лицо.

Он внезапно вырывается и пытается прыгнуть за борт. Но Кувалдин успевает схватить за ноги и, окунув раза два, вытаскивает фашиста на катер.

— Не балуй, — тянет Егор. — Глубоко, утонешь.

— Шустрый, — замечает Чупрахин. — Что он сказал о бензине?

— Ничего.

Иван сам осматривает катер. Находит пустую канистру и со злостью швыряет ее за борт. Затем поднимает маленький бочонок.

— «Вассер», — читает он надпись.

— Вода, — поясняю я.

— Была вода, — говорит Иван. — Пустой анкерок. Порядка не знают. Разгильдяи. — Он достает из-под банок весла. — Занимай места. Сил не жалеть. Туман на море. Очень хорошо. Взяли!

Гребем несколько часов. Гребем попеременно. Я с Кувалдиным. Чупрахин с немцем. Сначала гитлеровец отказывался работать, но Иван так выразительно посмотрел, что он залепетал: «Гут, гут, гут» — и великолепно греб.

Низко плывут облака. Накрапывает дождь. Аннушка сидит у руля. Ветер треплет ее волосы. Она наблюдает за горизонтом. У нее пересохли губы, она то и дело облизывает их. Дважды видел, как она опускала руку за борт и подносила ее ко рту. Ей хочется пить. Да и у меня давно уже горит в груди. Но у нас ни капли пресной воды: второпях мы забыли наполнить свои фляги, все наши мысли были Заняты катером, побегом, а о запасах воды и не думали. Наверное, все хотят пить, только молчат.

Волны вырастают на глазах. Гребем уже вчетвером. Надрывно скрипят уключины. Надвигается очередной темно-синий вал.

— Крепче взяли! — командует Чупрахин и, взглянув на гитлеровца, замечает: — Паршивец, ловко работает.

Жажда иссушает грудь. Слабеют руки.

— Крепче весла! Пронесло… — Голос Чупрахина доносится откуда-то издали и кажется металлическим.

— Вассер! — кричит немец. — Вассер!

— Что это он?

— Пить просит, — отвечаю Чупрахину.

— Потерпит. Невелик барин. Слышишь, что я говорю? — кричит Иван гитлеровцу. — Сам виноват. Почему анкерок оказался пустым? Салаги вы, а не моряки, — набрасывается он на немца.

А через минуту Чупрахин говорит:

— Море, ребята, оно не злое. Но и не терпит хилых.

Немец уже не гребет: он еле держится на сиденье, голова висит на груди, покачиваясь, время от времени шепчет:

— Вассер, вассер. — Вдруг он падает в воду.

Чупрахин возмущается:

— Хлюпик первой статьи! Вот теперь и пей, скорпион.

Туман — сплошная серая стена, ни одного просвета. Весло настолько тяжелое, что не могу пошевелить им.

— Егор, — сам не знаю для чего, обращаюсь к Кувалдину.

Что-то грохнуло и ударилось о пол.

— Анна! — вздохнул Егор.

— Пить… Егорушка… Дай руку…