Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Мы не зайцы, у нас знамя. Дед мне всегда говорил: стяг на ветру — порядок в полку.

— Дядя матрос, здравствуйте, — подползает к Ивану Генка. — Я здесь уже давно. Мы с Григорием Михайловичем Пановым прямо со склада сюда… Он дороги не знал, я помог найти катакомбы.

Чупрахин сразу узнает Захарченко.

— Малыш!.. Вот ты, брат, какой — появляешься в самую подходящую минуту! — И строго прикрикивает: — Уходи отсюда, в укрытие беги!.. Не лезь в пекло. Тоже мне вояка, — уже незлобиво добавляет Иван, когда Геннадий юркнул в подземелье.

Вспышка света — и сразу тугой, звенящий разрыв. Фашисты бьют в катакомбы прямой наводкой. Осколки изрешетили воздух. Металлический звон режет перепонки. Из ушей течет кровь.

Правдин лежит на брезенте. Осколком снаряда ему раздробило стопу левой ноги. Она держится на одном сухожилии. Когда перевязывали рану, политрук просил отрезать стопу. Никто не решился. Политрук вновь повторяет свою просьбу. Лицо его густо покрыто крупными каплями пота, кажется иссеченным оспой.

— Нож дайте… Я сам, — поднимается он на локтях, смотрит умоляющим взглядом.

Рядом со мной сидит на фанерном ящике боец. У него черные, с узким разрезом глаза, тонкие губы и крупный нос. Где-то видел его. Наконец вспоминаю: Али Мухтаров — повар штабной кухни. Он несколько дней провел в нашей роте, потом его забрали в штаб дивизии — поваром.

Али медленно расстегивает шинель. Вижу: на поясном ремне висит большой кухонный нож, отливающий блеском стали. Замечает и Чупрахин. Он подходит к Мухтарову:

— Погоди, поищу врача. Говорят, Крылова где-то здесь. — И, наклонившись ко мне, шепотом: — Бурса, присмотри за ним, а то рубанет без всякого соображения. Я сейчас, — бежит Иван в соседнюю галерею.

Рядом с Али замечаю заведующего дивизионным продскладом Панова. При нем и был наш малыш. По совету политрука Геннадия определил на склад Шатров.

Панов дрожит, пугливо тараща глаза.

— Чего он так? Противно смотреть! И без оружия! — обращаюсь к Мухтарову.

Али спрашивает Григория:

— Гриша, малярией заболел?

— А? Что такое? — вскрикивает сиплым голосом Панов.

— Говорю, где твоя винтовка? — наклоняется к нему Мухтаров. — Потерял?

— А зачем она?.. Попали в капкан… Командиры, гляди, все переправились на Тамань…

Вспоминаю Замкова, командира дивизии и начальника штаба. Хочется громко возразить, но лишь шепчу:

— Как он может так о командирах…

— А ты, Самбуров, не слушай. Когда я приходил получать продукты, он всегда встречал вопросом: «Не знаешь, скоро ли отведут на отдых?» Пришел на фронт отдыхать! Эх ты, возьми себя в руки! — хлопает Мухтаров по плечу Григория Михайловича.

Тот ежится:

— Подохнем, как крысы… Не хочу так, уйду отсюда.

— Сиди и не паникуй! Ты кто есть? — Али смотрит в одутловатое лицо Панова. — Забыл? Напоминаю: боец Красной Армии. Понял? Молчишь! Или уже слова не можешь выговорить?

Григорий, поджав под себя ноги, что-то беззвучно шепчет пухлыми губами. Неподалеку раздается пистолетный выстрел. И когда звук замирает, приглушенный тяжелыми сводами катакомб, Панов кричит:

— Вот, слышали? К черту! Не могу!..

— Не можешь! — кричит Мухин. — Али, дай ему нож, пусть он перережет себе горло.

— Дай, — поддерживают Алексея со всех сторон.

— Пусть сделает себе харакири, самурай.

— На, бери, — воспламеняется Мухтаров. — Бери, чего смотришь? — Али сует рукоятку ножа в трясущиеся руки Панова.

Откуда-то появляется Генка. Он подбегает к Григорию, воинственно пытается защитить его. Но тот пятится назад и грузно падает. Спрятав голову под шинель, Панов стонет долго и тоскливо. Гена по-взрослому сокрушается:

— Вот беда, совсем Григорий Михайлович пал духом.

Очажки паники вспыхивают и в других местах, но тут же гаснут, словно зажженная спичка от сильного ветра. Уже многие знают, что погиб Шатров. Мухин сокрушается:

— Отчего так в жизни происходит, — говорит он. — Хорошие люди погибают в тот момент, когда они очень нужны… И Правдин вышел из строя…

— Война, — одним словом отзывается Чупрахин. Помолчав, Иван добавляет: — Место погибших займут другие, Алеша.

Я советовал Кувалдину взять руководство обороной в свои руки. Егор докладывал Правдину. Что тот сказал — не знаю. После этого Кувалдин куда-то ходил, может, с людьми беседовал. Потом, примостившись на камне, освещенном со стороны входа, читал написанный Шатровым приказ о создании подземного полка. Сейчас сидит в изголовье у Правдина, держит в руках исписанные листки бумаги. «Нельзя медлить, Кувалдин!» — хочется сказать ему. После гибели Шатрова и выхода из строя Правдина в катакомбах наступило оцепенение. Что-то надо делать. Неужто Кувалдин не думает об этом?