Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Начальник штаба! — крикнул Кравцов.

За перегородкой отозвались:

— Андрей, ты чего не спишь?

— Ты мне ординарца подбери. Сегодня же.

Открылась дверь. В чуланчике сразу стало светло. На пороге стоял майор, без головного убора, светловолосый, с усами, по которым нетрудно было определить, что майору едва минуло двадцать пять — двадцать шесть лет. Это и был начальник штаба полка Александр Федорович Бугров.

— Товарищ подполковник, — официально доложил Бугров. — Ординарец через час поступит в ваше распоряжение.

— Подобрал? — Кравцов поднялся, положил постель на кровать, закурил.

— Из новеньких. С виду подходящий для вас.

— Сам, что ли, он попросился?

— Сам он не соглашался.

— Ага, интересно! Кто таков?

— Ефрейтор Василий Дробязко, из взвода полковых разведчиков, дня три назад прибыл в полк из госпиталя. Попросился в разведку. Я думаю, пусть немного окрепнет возле начальства, — полушутя-полусерьезно заключил Бугров.

— Откуда родом?

— Из Москвы… В полковой взвод разведки просится.

— Вот как! — воскликнул Кравцов и засмеялся: — И эта птичка-невеличка вчерашняя тоже мне заявила: «Товарищ подполковник, я окончила школу войсковых разведчиков, прошу учесть мою специальность». И какой дурень командирские звания девчонкам дает, да еще на передовую посылает!.. А может, рискнем, начальник штаба, доверим ей взвод? — Кравцов вновь засмеялся, теперь уж как-то искусственно.

Бугров потрогал усы, сощурил правый глаз:

— Это вы про лейтенанта Сукуренко?

— Да, про новенькую.

— Опасно, командир… Хотя она и с дипломом, но… дивчина остается дивчиной.

— Не подойдет?

— Вы серьезно говорите? — удивился Бугров.

— Да, ведь некого ставить, Александр Федорович. Глаза у нее большие… Надо же: «Прошу учесть мою специальность!» Вот они какие, Саня, наши девушки! — Кравцов поднял с пола постель, положил на кровать и, не поворачиваясь к начальнику штаба, тоном приказания сказал: — А этого ефрейтора прислать ко мне немедленно…

— Уже послал за ним… Все же, Андрей Петрович, надо вам поспать, через два дня полк снова бросят в бой.

Кравцов порылся в карманах, достал папиросы, сказал:

— Кровать мешает, не могу уснуть… Попробуйте, Александр Федорович, прилягте, — предложил Кравцов.

Бугров лег.

— Слышите? — таинственно спросил Кравцов.

Бугров насторожился:

— Ну и что? Стреляют. Привычное дело. Мне хоть под ухом пали из пушки, я усну.

— А стон земли слышите?

— Какой стон?

— Значит, не слышите, — разочарованно произнес Кравцов и добавил: — Раньше я тоже не слышал, а сейчас улавливаю: стонет и плачет.

Бугров чуть не рассмеялся — ему показалось, что Кравцов затеял с ним какую-то шутку, но он вовремя удержался, ибо командир полка, помолчав, продолжал в том же тоне:

— В госпитале я слышал, как бредят тяжелораненые. Это невыносимо… В Заволжье лежал со мной рядом капитан. Ему выше колен ампутировали ноги, гангрена была… Слышу — стонет, потом заговорил. «Мама, мама, ты, — говорит, — посиди тут, а я сбегаю в аптеку… Ты не волнуйся, — говорит, — я мигом — одна нога тут, другая там». Всю ночь он бегал то в аптеку за лекарством, то наперегонки с каким-то Рыжиком, то прыгал в высоту, и смеялся и плакал. А утром пришел в сознание, хватился — ног нет, и захохотал безумным смехом… К вечеру его голова сделалась белой… Три дня он молчал, а на четвертый утром закричал на весь госпиталь: «Где мои ноги! Верните ноги!» Потом посмотрел на меня и говорит: «Ты слышишь, как стонет кровать? Это земля от бомбежки качается. Чего же лежишь ты, — говорит, — у тебя есть ноги, беги скорее на передовую, иначе они и землю обезножат. Кончать надо с врагом. Слышишь!» — кричит на меня…

Кравцов помолчал, ткнул окурок в стоявшую на столе снарядную гильзу-обрезок, спросил:

— Говоришь, не соглашается этот Василий?

— Какой… Василий? — недоуменно вскинул брови Бугров.

— Дробязко, что ли… ефрейтор. Он что — обстрелянный или впервые попал на фронт?

— Говорит, что бывал в боях.

— Посмотрим, посмотрим… Ишь, не соглашается! — качнул головой Кравцов.

Бугров обернулся: у крыльца стоял ефрейтор Дробязко.

— Вот он, — сказал майор. — Заходите, заходите, — позвал он Дробязко и, попросив у командира полка разрешение заниматься своими делами, ушел.

На Дробязко были большие кирзовые сапоги, широченные штаны, из-под шапки — тоже не по росту — торчали завитушки, и весь он показался Кравцову каким-то лохматым, будто пень, обросший мхом. Стоял смирно и спокойно смотрел на подполковника черными глазами. «Неужто цыганенок, — подумал Кравцов, сетуя на Бугрова. — Лучше не мог найти», — и выпалил: