Тихомир Ачимович - Космаец

— Товарищ Космаец, командир батальона приказал вам приготовиться к атаке, — сообщил ротному курьер из штаба.

— Скажи ему, что мы готовы, — ответил Космаец и сообщил приказ командира по цепи.

— Какая там еще атака, — заволновался Стева, — мы ведь даже не знаем, сколько их. Можем впросак попасть.

— С каких это пор ты, Стева, стал такой… осторожный?

— С тех пор как я отвечаю за твою жизнь, — сердито огрызнулся комиссар.

— Везет мне, что кроме меня еще есть кому отвечать… Звонара, смотри, вон за тем кустом пулемет, дай-ка по нему очередь… Значит, Стева, и ты отвечаешь за мою голову?.. Молодец, Звонара… Слышишь, как стреляют эти бандиты? Два-три выстрела — и замолчали, боеприпасы экономят, как мы раньше, помнишь?.. Штефек, твой взвод готов к атаке?

Дуэль нарастала. Вслед за пулеметами затрещали автоматы, зачастили винтовки, словно лопалась кукуруза на раскаленной жаровне, над лужами повисли нити трассирующих пуль.

— Звонара, ты почему не стреляешь, чтоб тебя черт побрал? — заорал Космаец, увидев, что группки врагов под прикрытием своих пулеметов начали перебежку.

— Ничего, пусть подойдут поближе, — не спуская глаз с прицела, степенно ответил Звонара.

— Я вот этого долговязого пулеметчика караулю. Погоди, я с тебя сапоги сниму. Я жду, пока он поднимется, и буду в грудь стрелять, а то если стрелять в лежащего, можно добрую обувку попортить.

Звонара хладнокровно прижимал к плечу приклад, точно он был не в бою, а с рогаткой охотился на воробьев. После той роковой ночи, когда был потерян талисман, он ходил несколько дней испуганный и молчаливый, в ожидании страшного приговора, но приговор так и не был вынесен. Страшные предчувствия томили его, ночи были полны тревоги, а дни еще страшнее. «С любой бедой надо три ночи переспать» — говорят в народе, и, когда окончился третий день и ничего страшного так и не произошло, Звонара пришел в себя, к нему вернулась прежняя беззаботность, он опять шутил, смеялся, а в деревнях выдавал себя за важного начальника и вел свои любимые разговоры о скором окончании войны и о приходе русских. И опять деревенские бабы давали ему гостинцы для своих детей, от которых он им «передавал приветы».

Многие бойцы за последние дни получили повышения, Звонара тоже стал командиром отделения и, как настоящий капрал, носил на рукаве куртки белую звезду, требовал, чтобы рядовые приветствовали его, и плохо приходилось тому, кто «забывал» об этом. Только для Остойича, как для помощника, делалось снисхождение, ему даже иногда разрешалось пошутить со Звонарой.

— Звонара, а этот долговязый не брат тебе? — спросил Младен, когда пулеметчик дал по четнику несколько очередей подлиннее.

— Я тебе больше не Звонара, не забывай это, — не глядя на помощника, напомнил пулеметчик.

— А тебя что, разве перекрестили?

— Конечно.

— Да? А как же?

— Эх, чтоб черт на тебе воду возил, ты разве не знаешь, что я теперь отделенный?

— Знаю, но ведь это звание…

— Молчи, вот он, — Звонара нажал на спусковой крючок и, увидев, как свалился обутый в высокие желтые сапоги пулеметчик четников, вспыхнул от радости. — Видишь, приятель, как стреляет твой отделенный? Я поклялся, что сниму с него сапоги, — и вот посмотришь, сниму.

Над его головой засвистел рой пуль. Звонара пожал плечами и прижался к земле.

— Бьет, дурак, как сумасшедший, — ворчал он, вынимая из-за воротника, кусочки земли, взрытой пулями, — не видит, что здесь люди, чтоб ему повылазило.

— Приготовься к атаке, — напомнил Младен и вскочил на ноги. — Давай вперед!

Партизаны стреляли наугад по темному кустарнику. Щелкали горячие затворы, хлюпала вода под ногами, продвигались вперед медленно, с трудом. Когда первая цепь атакующих выбралась на небольшой холмик, из синих облаков медленно выплыло бледное солнце. Пули, не переставая, свистели над ухом и вспарывали землю. Где-то на правом фланге громко кричал раненый, и этот печальный голос словно придавал силы Космайцу. Наступая вместе со своей ротой, в растянутой и изломанной стрелковой цепи, он не заметил, как они миновали косу, вброд по колено перешли топь и оказались среди боевых порядков четников. В одном вихре смешались серые шайкачи партизан и черные папахи четников, стальные немецкие шлемы и зеленые фуражки недичевцев. Захлебнулись винтовочные залпы, и воздух наполнился непонятным шумом и грубыми ругательствами. Слышались только тупые удары прикладов. Люди схватывались врукопашную, дрались кулаками и ножами, винтовки поднимались и опускались, как цепы, под которыми трещали черепа.