Юрий Ильинский - Опаленная юность

— Пиши мне, Андрюша, обязательно, слышишь? — Лара крепко стиснула руку Андрея.

Подошла электричка, началась погрузка в вагоны. Кто-то на платформе взахлеб заплакал. Рядом горько рыдала пожилая женщина, обнимая высокого растерянного парня.

— Ничего, голубушка, — сказала бабушка, — вернется. Побьет врагов и вернется.

Женщина заплакала еще сильнее, а старушка обняла внука и скороговоркой зашептала:

— Только ты, Андрюша, поберегись… там пули — они резвые, вмиг пронижут, голову зря не подставляй… — И громко добавила: — Смотрите, ребятки, не позорьте нашу Ильинку, воюйте честно!

Андрей попрощался с бабушкой и держал Лару за руку до тех пор, пока поезд не тронулся. В последний момент Лара быстро обняла его.

Электропоезд шел без остановок. За окном мелькали перелески, угадывались во мраке очертания домов и причудливых подмосковных дачек, иногда светлячком вспыхивал голубой маскировочный огонек на будке стрелочника, и снова все тонуло в ночи.

— Ребята, Ильинка!

Добровольцы бросились к окнам. Мимо проплыл переезд, базарные постройки, ларьки, быстро пронеслась продолговатая платформа. Людей на станции почти не было.

— Вот и всё! — глухо произнес Бобров. — Попрощались с родной сторонкой.

— Мне все казалось, мать придет нас встретить, — вздохнул Копалкин.

— «Придет, придет»! Откуда ей знать, когда мы едем? Военная тайна!

Последние домики Ильинского остались позади, а Андрей все стоял у окна, всматриваясь в даль, прижимаясь к холодному стеклу пылающей щекой. К горлу подкатывал комок, глаза увлажнились.

Через час электропоезд остановился. Москва! Добровольцы вышли из вагона, построились.

Огромный город тонул во мраке. Откуда-то из-за высокого прямоугольника здания Наркомзема выплывала луна, проливая потоки голубоватого света. Москва выглядела по-новому, необычно. События истекших суток уже в корне изменили ее жизнь. Улицы, еще вчера ярко освещенные, вспыхивающие разноцветными огнями реклам, погрузились в темноту. Это было необычно, ново, таинственно. Казалось, город спал, но это только казалось. На мостовой, у подъездов, на бульварах толпились люди. Все покинули свои дома и вышли на улицы, собирались группами, возбужденно переговаривались. Людям было страшно сидеть в своих уютных квартирах, и они старались не оставаться в одиночестве.

Добровольцы, построившись в колонну, шли по городу. Они шли всю ночь, и всю ночь город не спал. Несколько раз они останавливались, отдыхали. У подъездов женщины ставили на табуретки ведра воды и поили бойцов. Некоторые женщины предлагали молоко, совали хлеб, яйца, консервы.

Москва провожала на фронт своих сынов и, как заботливая мать, не спала всю ночь, стараясь помочь им, чем было возможно.

Рота остановилась на Гоголевском бульваре. Быков объявил, что привал будет коротким, не больше десяти минут. Добровольцы разбрелись по бульвару, валились на скамейки, рассаживались на бровке тротуара, а то и прямо на земле.

— А вы, ребята, заходьте прямо на газончик, на травку, — приглашал горбатенький сухой старичок, — травка чистенькая, каждый день поливал да подстригал.

— А вы, дедушка, кто? — спросил Родин.

— Садовник.

Родин покрутил головой и сказал Андрею:

— Еще вчера небось охранял свои газоны, а сегодня — мни траву сколько хочешь.

Эх, сынок, вчера мирная жизнь была, а сегодня вы солдаты, вам и отдых потребен.

Солдаты! Это слово было знакомо Андрею только по книгам. Сейчас оно приобретало новый смысл.

«Солдаты! Мы — солдаты!»

Утро застало колонну на западной окраине Москвы. Ночной марш измотал людей. Многие несли с собой чемоданчики, рюкзаки, плащи, пальто. Кое-кто отстал. Шагавший рядом с Андреем парень вполголоса бормотал ругательства, сгибаясь под тяжестью огромного рюкзака. К полудню прошли еще километров тридцать. Колонна основательно растянулась, командир то и дело кричал:

— Подтянись, шире шаг!

У Андрея ныли плечи, натертые лямками рюкзака. Родин сильно натер ногу. Потертости, очевидно, появились и у других. В нескольких шагах от Андрея неровной походкой плелся седой рабочий. Андрею казалось, что старик ступает по горячему железу.

— Что с вами? — спросил он.

Старик подозрительно покосился на Андрея.

— Ничего! — ответил он неожиданно звонко, весело. — Разве не видишь — походка такая.