Иван Кратт - Суровый берег

— Спой, Степанченко, немного. Один раз бойцы пели, когда я вернулся. Такая простая песня.

Степанченко забеспокоился, посмотрел на Комарова, а затем, придерживая рукой свои большие казацкие усы, высоко и резко, как поют в деревне, затянул неизвестно где подхваченную красноармейцами песню:

Голоса у Степанченко не было, обычно он только подтягивал, и то отдельные слова, но сейчас он старался петь, как умел.

Отвернув лицо к окну, Рахимбеков глядел на затянутые морозными узорами стекла, окрашенные последним закатным светом.

Степанченко кончил песню. На минуту стало тихо, а потом Рахимбеков опустил голову на подушку и чуть слышно сказал:

— Солнце заходит на одну ночь и утром опять поднимается… Человек уже не поднимается… Очень трудно умирать. Понимаешь!..

Комаров молча погладил его руку, лежавшую поверх одеяла. Что он мог сказать?

— Видишь, — зашептал вдруг Асаф все быстрее и быстрее, словно торопился высказаться, — мне часто снился сон, что стою я на высоком, очень высоком камне, а внизу темно, а потом оттуда свет, и все становится видно далеко, до самого края неба, и что идет туда много людей, и мне хочется итти с ними. А потом я просыпался среди своих камней, было очень холодно, и я весь день стучал молотком и думал о своем сне. Я всегда был один… Потом ты показал мне жизнь. Понимаешь!.. Разве плохо ее любить?

Он беспокойно зашевелил руками, словно хотел приподняться. Затем, отказавшись от бесплодных усилий, продолжал еще тише и торопливей:

— Слушай… Я очень хотел много сделать на войне. И очень старался защищать Ленинград. А когда будет наша победа, хотел получить орден и поехать по своим местам. Может быть, жив еще кто-нибудь, у кого я просил штаны и папаху, чтобы сходить на праздник…

Голос его теперь был еле слышен. Дыхание становилось затрудненным и прерывистым. Несколько раз он тревожно искал пальцами руку Комарова, словно желая убедиться, тут ли друг. Голову он уже повернуть не мог.

— Доктора, — шопотом приказал Комаров сержанту. — Быстро!

— Роте отдай мои личные вещи… — продолжал говорить Рахимбеков. — Пусть возьмут кто что хочет. Понимаешь… Тебе пускай часы. Там надпись есть. Сыну будут… — Он вдруг вспомнил всё, встрепенулся, судорожно ухватился за одеяло, хотел привстать, утешить друга и, не в силах преодолеть новый приступ боли, скорчился и потерял сознание.

Больше оно уже не возвращалось к нему. Через час он умер.

А немного позже Комарова остановил Степанченко, ходивший проведать машины. Сержант дрожал от неожиданности и возбуждения и сказал, что столкнулся на берегу с тем самым большелицым, который ранил Рахимбекова. Это известный спекулянт, и его уже здесь приметили. Сейчас он спешил на озеро.

Комаров кинулся по указанному направлению. После метели ночь была морозная, ясная, отсвечивал снег, и капитан действительно разглядел вдалеке темную удалявшуюся фигуру. Отметины ног на расчищенной дороге указывали, что человек хромал. Виден был неровный, вихляющий след, тянувшийся к островку.

Сразу, как только утихла пурга, Ирина вернулась в свою палатку. Метель нанесла сугробы, забила дорогу, но на открытом пространстве ветер сдул снег местами начисто, можно было итти даже без лыж. Тимофей Иванович уже откопал вход, расчистил тропу к метеорологической вышке, укрепил сорванную бурей трубу. Высоко, ровной струей тянулся сизый дымок.

Ирина около суток провела на островке. Комендант со своими бойцами разгрузил сбившиеся с пути машины — почти всех эвакуированных удалось спасти. Умерли только двое.

Уже был день, когда она приблизилась к палатке. Ей нетерпелось скорее увидеть мальчика, узнать, всё ли с ним благополучно. После пережитого ему мерещились разные беды и напасти. Но над жильем вился дым, кругом разметен снег, тихо и спокойно. А подойдя совсем близко, она услышала громкий голос Тимофея Ивановича и явственный детский смех, доносившиеся из палатки.

Поспешно откинув полог, Ирина сразу же остановилась. Возле печки, в вывернутом мехом наружу полушубке, мохнатой шапке с опущенными наушниками, на четвереньках стоял Тимофей Иванович и, изображая медведя, сердито рычал и перебирал руками-лапами. Боря прятался за койку и восторженно, захлебываясь, смеялся.

— Идет медведь, идет косач, идет носач… — пыжился старик, надвигаясь на Борю.