Эмиль Кардин - Сколько длятся полвека?

Кароль возвращался угрюмый, медленно размышляя. Трое в котелках сознавали свое превосходство и над бароном и над ним с Юзеком. Откуда это берется в людях? Приходит вместе с модной одеждой, лакированными штиблетами? Однако сам–то он кто таков? Недавно мечтал в ксендзы и пустил в ход кулаки…

Лишь с одним человеком Кароль отваживался делиться своими сомнениями. Со Стефой. Хотя сама Стефа тоже загадка.

Они познакомились у костела святого Августина на Новолипках. Девочка безутешно плакала. Кароль остановился: ее кто–нибудь ударил, обидел? Нет, гораздо хуже. Все, все люди обречены на гибель. Ксендз предупредил: грядет конец света, комета врежется в землю, наступит час праведной кары.

Испытывая сострадание и чувство превосходства, Кароль пробовал успокоить соплячку, которая — вот удивительно, — едва перестав реветь, оказалась прехорошенькой, кареглазой, с нежными чертами лица. Только очень уж худенькая.

Скрывая непривычную робость, Кароль проводил Стефу до дому, на Окопову, 3.

Конец света не наступил, комета благополучно разминулась с землей. Зато у Кароля появилась подружка, нуждающаяся в опеке. Это оказалось тем более необходимо, что у Стефы, кроме матери, никого не было, — отец умер два года назад.

Вначале Кароль приходил просто так, испытывая что-то похожее на тщеславие — в нем нуждаются, ждут его. Потом удивленно обнаружил, что скучает без Стефы.

Много лет спустя, в тридцатые годы, Кароль Сверчевский, обложившись книгами в своей комнате в Сокольниках, штудировал историю польского рабочего движения.

«Аресты 1883–1884 годов вырвали из рядов партии не менее двухсот выдающихся работников. Два с половиной года минуло со дня первых арестов до момента вручения обвинительного заключения. За это время многие из арестованных и обвиняемых умерли, многие лишились рассудка либо пребывали в состоянии полной физической и душевной немощи. Военный суд в цитадели длился целый месяц… В час ночи с 18 на 19 декабря 1885 года был вынесен приговор. Подсудимые невозмутимо его выслушали. Шестеро — к смертной казни: Куницкий, Бардовский, Оссовский, Петрусиньский, Шмаус, Люри, восемнадцать — на каторгу, двое — на девять лет восемь месяцев, одного — на восемь лет, двух — на поселение.

Александр III соблаговолил помиловать двух подсудимых, а четырех «милосердно» повесить: Купицкого, Бардовского, Оссовского, Петрусиньского…

Когда за ними пришли, Петрусиньский играл с Серошевским в шахматы и, выходя, просил не трогать фигуры, так как вернется доиграть. Куницкий читал товарищам лекцию по физике. Оссовский занимался географией…

Когда пабрасывали петлю, Куницкий крикнул: «Да здравствует партия «Пролетариат»!» Бардовский: «Да здравствует революция!» Петрусиньский обругал жандармов. Оссовский промолчал».

В книге Мечислава Мазовецкого (Людвика Кульчицкого), изданной в Кракове в 1903 году, Сверчевский натолкнулся на такое место:

«Будучи сторонниками террора, мы [4] Имеется в виду партия «ППС-Пролетарпат», отколовшаяся от ППС (Польской Партии Социалистической) в конце 1900 года и отличавшаяся более ярко выраженными интернационалистическими позициями. полагали, что его надо сочетать с массовыми действиями пролетариата. Критически оценивая польское движение, видя некоторые слабые его стороны и отдавая должное растущему массовому подъему в России, мы, однако, не замечали, что дело идет столь быстрыми темпами».

Он все дальше углублялся в прошлое, и оно, превозмогая десятилетия, все более определенно заявляло о своей причастности к тому, что сегодня делал Сверчевский.

«Провокаторы, шпики и предатели до того испоганили наше движение, вероломство агентов правительства поставило ему такие препоны, что появилась острая необходимость противодействовать этим отвратительным явлениям. Таким образом, оборонительный террор родился стихийно и надо было направлять его в русло, чтобы воспрепятствовать ошибкам и анархическому самоуправству…»

Напрягая память, вспоминая далекую Варшаву, прогулку к цитадели, он понял теперь, из–за чего вспыхивали споры на Качей улице, какие книги прятали в потайном ящичке позади книжной полки. Он тогда выведал насчет ящичка, но книги интереса не вызывали, а к двум браунингам, сказать по совести, боялся прикоснуться.

В апреле 1941 года маршал Б. М. Шапошников проводил совещание со старшим преподавательским составом Военной академии имени Фрунзе. Потом в кабинет начальника академии подали чай.