Бэзил Дэвидсон - ОПЕРАЦИЯ «АНДРАШИ»

Корнуэлл шел за Томом, машинально соразмеряя свой шаг с его движениями, и думал совсем о другом: сейчас становилась явной истинная ценность всей операции — человек бескорыстно отдавал жизнь за правое дело, во имя его торжества над неправым делом. Вот это-то и не будет никогда забыто. Руперт чувствовал, что ему ничто не грозит: впоследствии никто не сможет сказать, что средства и способы, на которые он мог согласиться и согласился ради спасения Андраши, необходимого для спасения всей закованной в кандалы Европы, в которой они теперь находились, были недостойными или двусмысленными. Он следовал за Томом от дерева к дереву и чувствовал, что он чист духом и непобедим.

Коста остановил их неподалеку от устья еще более широкой улицы, стремительно перебежал через дорогу и вжался в дверь одного из мертвых домов, вплотную примыкавших друг к другу. Они ждали.

Потом Марко прошептал:

— Что-то произошло. Там никого нет.

Они услышали, как Коста снова принялся стучать — громче, так оглушительно громко, что, казалось, вот-вот пробудится вся улица.

Они ждали. В уши Руперта ввинтился еще один звук, слабый гул, который словно доносился откуда-то издалека. Гул стал более отчетливым, смешался с дыханием города. Он повернулся к Марко и сказал с торжеством:

— Слышите — самолет. Это наш.

Марко равнодушно сдвинул брови.

На мгновение ему стало неприятно от недоверчивости Марко, но это ощущение сразу прошло, когда гул самолета раздался еще ближе. Выступив из-под деревьев, он, как ему казалось, сумел различить крохотный силуэт, снижающийся к Дунаю. Там, вверху, сидят сейчас шесть-семь человек и воображают, что они здесь одни. А они не одни! Он радостно вернулся к остальным.

— Ах, как романтично! — сказал Блейден.

Но ничего романтичного тут не было. Просто выполнение долга в необычных обстоятельствах полной чистоты действий. Да-да: чистота действий, чистые руки, продезинфицированные и омытые опасностью.

Коста прибежал обратно в полной растерянности.

— Ничего, — успокоил его Марко. — Но куда теперь?

— Мы же все устроили. Но там никого нет. Никого.

— Ну а запасной вариант?

— Поглядите, все в порядке, — сказал Руперт. Дверь на той стороне улицы открылась. На пороге вырисовывалась женская фигура. Они перебежали через улицу. Минуты через две-три после того, как дверь за ними закрылась, они услышали размеренный шаг патруля по мостовой.

— Вот это называется повезло.

— Вовсе нет, Том. Я знал, что все будет хорошо.

Время обрело более спокойный ритм. И в этом чудилось что-то нелепое, противоестественное.

Уместнее было бы непреходящее напряжение, ощущение жизни на грани невозможного. Однако — по крайней мере вначале — Руперт ничего подобного не замечал, даже когда они перебрались на улицу Золотой Руки. Он недоумевал. И чувствовал себя задетым.

— Они все словно приспособились к этому. Невероятно.

Блейден, как всегда, был саркастичен.

— У них здесь герои выдаются по карточкам, только и всего.

Он старательно изучал эту поразительную нормальность. Спустя два-три дня было решено, что он может выходить, но, конечно, переодетым, в определенные часы (чаще всего во второй половине дня) и в сопровождении кого-нибудь из приятелей Косты, которые в нужную минуту всегда оказывались под рукой. Пятнадцати-шестнадцатилетние подростки, твердо убежденные, что молодежь способна спасти то, чему грозит гибель по вине старших, они опекали его, как слабоумного, — в свои двадцать восемь лет он, несомненно, представлялся им впавшим в детство. «Юные вестники грядущего в лучшем стиле», — заметил Блейден. И против обыкновения он не возмутился. Город и правда казался куда менее опасным, чем он ожидал.

Происходило и смещение привычных оценок, часто неприятное. Иногда он, словно в кошмаре, чувствовал, что стоит над завесой, разделяющей участников спора, и видит, как эти два типа людей, таких непохожих в своем мироощущении и понятиях о справедливости, преспокойно живут каждый на своей половине. Порой казалось даже, что червь человеческой жизни попросту рассечен на две части и каждая часть ползет куда-то сама по себе, нисколько не заботясь о судьбе другой и даже не зная, что эта другая часть существует. Он высказал это Марко, а затем и самому Андраши.

— Они на своей половине вообще не существуют, — объяснил Марко, — так как, что бы они ни делали или что бы ни делали мы — все те же средства и цели, о которых вы говорите, — у них впереди ничего нет, они не могут ни расти, ни развиваться. Вся жизнь, целиком, воплощается теперь в нас и находится по нашу сторону завесы.