Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает

Вспоминая о матери, Фридерика вдруг представила, что в тот момент, когда мать стояла над кроватками близнецов, она примирилась с тем, что беспутный сын покинул ее. Эта мысль испугала Фридерику, и она пожалела, что уехала из дому. Надо было остаться возле матери, успокоить ее. Теперь Фридерика боялась, что, даже если она и разыщет брата сегодня ночью или завтра утром, а затем привезет его домой, отношение матери к нему все равно уже не изменится. А ведь как раз на это и надеялась Фридерика. Сейчас самое важное заключалось не в том, когда Стефан вернется домой, а в том, как встретит его мать. Подумав об этом, Фридерика решила было прекратить поиски Стефана и вернуться домой.

Лучше бы она поехала к отцу! Она нашла бы его даже в районе учений. Интересно, что бы он предпринял, если бы оказался дома? Уж он-то наверняка не стал бы попусту суетиться. Вполне возможно, что он сначала заварил бы чай или приготовил крепкий кофе, затем достал бы из шкафа шкатулку, в которой они хранили фотографии, сел бы рядом с женой и, пересматривая фотокарточки, вспоминал бы различные истории из жизни Стефана. Уж он-то свою жену знал лучше, чем Фридерика собственную мать. За последние дни Фридерика дважды наблюдала, как в трудные минуты мать выбегала в детскую, к близнецам. Это было похоже на бегство. И с каждым таким бегством она как бы отказывалась от чего-то, что-то теряла, а круг, в котором она могла творить добро, все сужался и сужался, и это не сулило ничего хорошего никому из членов их семьи.

Если бы Фридерике удалось успокоить мать, если бы она никуда не поехала, стало бы от этого лучше самой матери, ей, всем? Ответа на этот вопрос Фридерика не находила, она поняла только, что поступила неверно. Быть может, в эту минуту Стефан уже сидит посреди кухни за столом и уплетает свой ужин? Она могла бы узнать об этом, если бы остановилась на площадке возле заправочной станции и позвонила оттуда, а теперь она сможет позвонить домой только с аэродрома.

Фары автомобиля высветили из темноты указатель, и Фридерика поняла, что выехала на окружную дорогу.

В палатке, придвинувшись поближе к печке, сидели только Шанц и Виттенбек. Полковник смотрел в полуоткрытую квадратную дверцу печки. Там, в глубине, огонь жадно лизал угольные брикеты.

Они почти ни о чем не говорили, но Шанца не покидало чувство, что за прошедшие два дня они многое сказали друг другу, более того, ему даже казалось, что он знает майора уже целую вечность, а часы, проведенные вместе, навсегда останутся в памяти.

Возможно, все началось с их первой встречи. Многое из того, о чем могли бы спросить друг друга сегодня, они знали еще тогда, когда ефрейтор Айснер выносил из палатки найденные автоматы. А теперь они сравнивали ту палатку с этой, в которой сидели сейчас.

— Две палатки словно два мира, — задумчиво произнес Шанц, — а ведь они совершенно одинаковые. Как вы называете эту палатку?

— Просто палатка, и все.

— И кому пришла в голову мысль разбить ее?

— А никому… Случай помог.

— Я предложу создать такие палатки в каждом подразделении, ну, скажем, по одной в каждом батальоне.

— Вы думаете, получится?

— Но ведь идея-то хорошая!

— Если прикажут ставить такие палатки, она перестанет быть хорошей. Всюду их не установишь.

— А почему бы и нет?

— То, что происходит в ней каждый вечер, организовать невозможно. Солдаты очень тонко чувствуют, что возникло по приказу сверху, а что — спонтанно. То, что годится для этого дивизиона, может оказаться совершенно лишним для другого, стремление распространить хороший пример повсеместно порой не оправдывает себя.

Шанц слушал Виттенбека не перебивая. Потом разговор переключился на Койнера. Первым начал Шанц:

— Значит, вы считаете, что Койнера нельзя убедить остаться в армии?

— Считаю, что нельзя, — ответил Виттенбек.

Он закрыл глаза, вспоминая, как сегодня после обеда шагал вместе с подполковником по огневой позиции. Майор постарался припомнить, каким тоном разговаривал с ним Койнер и какое у него при этом было выражение лица. Не представив всего этого, вряд ли можно было точно и доходчиво назвать причины, по которым подполковник уходил из армии.

Майор вспомнил, что Койнер шел медленно, выворачивая носки сапог наружу, с упором на пятки, как это обычно делают мальчишки, когда разбивают зимой лед на лужах. Подполковник шел, не глядя на Виттенбека, лишь иногда посматривая либо на носки своих сапог, либо куда-то вверх, в пустоту. Говорил он так же неторопливо, как и шел.