Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.

Я не великий стратег, не Юлий Цезарь… Мне, простому солдату, по воле судьбы ставшему командиром взвода, не охватить всю глубину замысла некоего коллективного военного гения, передвигающего по шахматной доске Чеченской войны полки и батальоны, но, глядя на чёрные пятна на дороге, не могу избавиться от назойливой мысли: почему мы не учимся не только на чужих ошибках, но и на своих? Боевое охранение в долине на случай проводки колонн выставили: сначала десантников, затем — нас, а с вертушками было отложено до следующей трагедии. Первый раз мы увидели их в небе над Беноем 16 апреля — два дня назад, летящих в сторону Ведено. И для этого была веская причина — вчера мы узнали, что накануне попала в засаду колонна в соседней долине, под Ярышмарды.

Мы возвращались «домой», на ставшее для нас привычным «стойбище», разбитое нами в кладбищенском сарае, и, приостановившись у въезда в аул, перекрываемый павловчанами — казаками третьего взвода, махнули им в приветствии рукой и устремились вперёд, пока ещё пребывая в радости возвращения и не понимая того, что в этот самый момент совсем рядом с нами в образовавшемся между жизнью и смертью провале, меж двух берегов, заметалась душа нашего боевого товарища Серёги Николаева.

По дороге, уже у самого кладбища, навстречу нам, сильно припадая на ногу и спотыкаясь, бежал Вовка-Маньяк.

— Стойте! Стойте! — кричал он, задыхаясь, и для убедительности дважды выстрелил из СВД вверх.

Башенка «тачанки» начала поворачиваться, нащупывая стволом ПКТ поросший лесом склон. Все, сидевшие на броне, ссыпались на дорогу.

— Нет! Не стреляйте туда! — замахал Ворончихин руками. — Там Серёга раненый!

— Что случилось? Нападение? — кричу Вовке-Маньяку прямо в лицо.

— Нет… Растяжка… У него ранение в бедро…

— Где он?!

Ворончихин показал рукой на чуть заметную тропинку, уходящую среди кустарников по крутому склону вверх, и я, не дожидаясь остальных товарищей, срываюсь с места и, запутываясь в прошлогодней листве, цепляясь за ветки, ухожу в лес.

Склон в некоторых местах был очень крутой, градусов до шестидесяти, берцы проскальзывают на размокшей от дождя земле, и я падаю, ищу точку опоры, и снова толкаю себя вперёд. Сердце готово разорваться, расколоть грудную клетку, и задыхаясь, совершенно выбившись из сил, я падаю на сравнительно ровную поверхность тропы, выставив вперёд автомат.

Перевернувшись на бок, готовый снова встать на ноги, я отчётливо услышал равномерные хлопки слева от тропы. Серёга лежал на небольшой полянке лицом вверх, тяжело дышал и бил в агонии правой рукой по земле.

— Серёга! Слышишь меня?

Глаза его полуоткрыты, но он в полном беспамятстве. Вкалываю промидол и начинаю искать рану.

«Ерунда! Жить будет!» — мелькнула мысль, когда я нащупал осколочное ранение в области таза. Приподнимаю Серёгу и подхватываю со спины под руки, пытаясь подтянуть его к тропе на более ровное место, и совершенно случайно натыкаюсь на круглую дырку величиной с советский рубль чуть ниже подмышки правой руки.

Коля Резник и Семёнов, тяжело дыша, практически заползают по тропе, притянув с собой носилки. Укладываем раненого и, не теряя ни минуты, фактически скатываемся по склону на спинах, притормаживая ногами и балансируя на весу носилками.

Это наш Чебуратор! Его надо спасать, во что бы то ни стало! ЕГО НАДО СПАСАТЬ!!!

Весь мир сузился до границ этой тропы, и расширился до безграничья судьбы человека, лежавшего на носилках, вытеснив всё остальное за пределы нашего сознания. Казалось, что от спасения именно Серёги зависит то, как мы сдадим экзамен жизни, и сдадим ли его вообще…

Десантные люки МТЛБ открыты, бойцы помогают поставить носилки внутрь, и я прошу Семёнова побыть рядом с раненым. Карабкаемся на броню, и она срывается с места, подчиняемая общему порыву тех, кто составляет с ней сейчас одно целое.

В Чебураторе было всё то чистое, чего не хватало нам, была искренность, от которой мы нередко прятались за обман и самообман, была романтическая жажда жизни без просчёта и наживы, и, казалось, мы спасали его, как истинное, настоящее, но несбывшееся себя. Нам нужно было сохранить, вынести из дерьмовой реальности мечту, с которой мы жили, и без которой жизнь становилась похожей на плохую трагикомедию с бездарным режиссёром и спившимися актёрами. Мы ухватились обеими руками за Серёгу, может быть, как за последнюю соломинку, не понимая, что душа его, вне наших сил и разумения, подчиняемая Высшей Воле, уже прошла сквозь наши пальцы и устремилась ввысь…