Григорий Люшнин - Строки, написанные кровью

Степан в день по нескольку раз уходил со склада в какой-нибудь цех. Он был неразговорчив. А если когда и говорил, то кратко и веско. До войны в России Степан работал пожарником на какой-то небольшой фабрике. Своей профессией он дорожил. Еще бы! Отдежурил сутки — два дня дома. И эти два дня он не сидел сложа руки — сапожничал. И выходных дней у него не имелось. Зато ребята его обуты всегда в сапожки, у жены туфельки к сам носил хорошие ботинки и полуботинки. Да кое от кого принимал заказы. Лишний рубль в семье не помеха.

Сапожной работой Степан не пренебрег и здесь, в фашистском плену. Он обзавелся нужным инструментом и постукивал иногда в укромном уголке склада. Починил он свои солдатские сапоги. И Грозфатеру подремонтировал несколько пар туфель. А тот приносил Степану из дома хлеб и картошку, рискуя быть наказанным за это полицейскими властями.

Однажды на ногах Степана появились красивые кожаные тапочки. Такие же тапочки он сшил Грозфатеру для племянника. На тапочки Степана поглядывали немецкие рабочие. Сапожное мастерство было на высоте.

А вот о другой своей специальности — пожарника Степан и мечтать не мог. В каждом цехе была своя пожарная команда, и главным пожарником считался начальник цеха. В его распоряжении находился весь пожарный инструмент, начиная от ящиков с песком до шлангов в настенных шкафах под пломбой — на одной стене два и на другой два. Снимать пломбы и трогать пожарные шкафы строжайше запрещалось. Но нашелся человек, который не побоялся нарушить запрет.

И этим человеком был Степан — русский пожарник. В последнее время он что-то зачастил в сборочный цех, где за противопожарные мероприятия отвечал Крамер, длинноликий со шрамами на лице нацист, ставленник гестапо. Ежедневно Степан приносил уборщице, русской краснощекой Маше, новую метлу. Зная, что разговаривать в цехе во время работы нельзя, он отзывал Машу в простенок к шкафам, отдавал метлу и снова шел на склад.

Как-то перед началом обеда в сборочный цех в окно влез Степан. И притаился за шкафами. После сирены на обед дежурный, как обычно, закрыл двери, в цехе никого не было. Степан по очереди стал снимать пломбы со стенных пожарных шкафов, что-то брал и прятал под пояс, а пломбы подвешивал снова. До конца обеда он исчез, никем не замеченный.

Через несколько дней Степан опять появился в цехе с метелками и подошел к Маше. Крамер стоял невдалеке. Наверное, он обратил внимание на легкие, красивые тапочки Степана, потому что неожиданно подошел и спросил:

— Где взял?

Степан вздрогнул:

— Сшил! — ответил робко.

— Сапожник?

— Да!

— Пойдем ко мне, — и Крамер повел Степана в свой кабинет. — Мне нравятся твои тапочки. Но я не буду у тебя их отнимать. Мы обменяемся с тобой вот на эти ботинки. — Крамер достал из-под стола старые, но крепкие ботинки и протянул их Степану.

— Нельзя! — не растерялся Степан. — За обмен и тебя и меня в концлагерь посадят.

— А ты никому не говори и не показывай ботинки, — сказал Крамер, — вот тебе хлебная карточка еще. Тут три булки хлеба и марки на хлеб. Отдай Грозфатеру, он тебе принесет.

— Нет, нет. Сам принеси и завтра будет мена.

— Хорошо! — сказал Крамер. Уж очень ему понравились Степановы тапочки. Таких, видно, он и жизни не носил. А кто узнает, что он их выменял у русского военнопленного? И ничего в этом страшного нет, ведь Германии вред не причинен.

И на другой день во время обеда произошел между врагами обмен. Но кто кого перехитрил?

Фашист Крамер ходил по цеху, поглядывая на тапочки, улыбался, вот, мол, что я ношу, почти даром.

А Степан сшил себе новые тапочки и ел хлеб и тоже улыбался.

А над заводом по ночам все чаще и чаще пролетали советские бомбовозы.

В одну из летних воскресных ночей началась бомбежка завода. Упали сотни зажигалок. Завод загорелся. Приехали городские пожарники, прибежали и заводские, но гасить огонь было нечем. В стенных шкафах не оказалось брандспойтов. Вода, бегущая по шлангам, теперь была бессильна помочь. Да, это работа Степана! Он вытащил из всех ящиков брандспойты, снял с них кожу, которой они были обтянуты, брандспойты выкинул, а из кожи шил тапочки.

Крамер, поняв в чем дело, рвал на себе волосы. На его глазах огонь съедал завод, лизал рядом стоящие постройки, подбирался к зданию гестапо. Его обманул русский Степан! Этого он себе не мог простить. А что он может сделать? Арестовать Степана? Но это значит арестовать и себя.

Когда утром русских военнопленных привели на завод, Крамер отошел подальше от колонны, чтобы не встретиться глазами со Степаном, ведь тот может победно улыбнуться и кивнуть на виселицу.