Григорий Люшнин - Строки, написанные кровью

В начале весны у чертей был какой-то чертовский праздник. Тогда-то человек, расширив зубами отверстие, и вылез на свободу. Но вылез он без единого зуба. Он долго шел навстречу солнцу и улыбался. Солнцу понравился такой упрямый и смелый житель земли, и оно в награду за настойчивость вставило ему новые, золотые зубы, сказав:

— Носи, человек, ты достоин их!

Эту легенду я рассказывал много раз в камере, добавляя иногда свое.

Как-то ко мне подсел худощавый парень по кличке Волчок.

— А мы-то вроде тоже люди, — сказал он, — а не можем на свободу. Деревянные стены не осилим.

Долго Волчок выкладывал свои планы и замыслы.

— А ты кем работал? — спросил я.

— Слесарем.

— Ты же имел дело с металлом, можешь что-нибудь придумать вроде ключей, чтобы гайки отвернуть.

— Какие? Зачем?

Я подвел Волчка к окну. Сквозь решетку светило угасающее солнце, садившееся за выпуклое, перепаханное поле. Издалека шли черные разрозненные тучи.

— Видишь! — показал я Волчку на две палочки, которые лежали на песке около проволочного ограждения на расстоянии полметра друг от друга.

— Вижу.

— Вот при помощи этих палочек приподнимаем проволоку и уходим ночью на волю.

— А как из камеры?

— В том и вопрос, как из камеры. Надо отодвинуть решетку и вылезти в окно. Но она, проклятая, привернута болтами. И болты не повернешь, они врезаны глубоко в доску. А гайки отвернуть ночью нельзя, они с той стороны.

— Все четыре болта снимать? — спросил Волчок и тут же добавил: — А зачем четыре, два нижних достаточно, чтобы вылезти.

Два дня Волчок ходил сам не свой. Он что — то искал во дворе, копался в земле, стараясь, видно, найти нужный инструмент. Наконец, он подошел ко мне и сказал:

— Отвернем гайки и переставим болты наоборот. Шляпки их будут со двора, а гайки в камере. Ночью отвернем гайки, приподнимем решетку, и вылезай в добрый путь на свободу, — Волчок говорил горячо, с уверенностью.

Я с недоумением посмотрел на него.

— Не веришь? — спросил он. — Докажу.

Волчок отошел от меня и скрылся во дворе за углом барака. Через три часа, войдя в камеру, я увидел двоих военнопленных, разглядывавших что-то на решетке окна.

— Что тут?

— Смотри, Волчок придумал, — сказал один из них.

Оказывается, они рассматривали исцарапанную гайку, торчавшую на месте болта.

Теперь я понял, что Волчок — настоящий слесарь. В таких условиях и сделать ключ. Это же чудеса!

— Где он? — спросил я.

— На кухню пошел.

Встретив меня во дворе, Волчок улыбнулся:

— Видел?

— Молодец! Теперь вторую бы отвернуть.

— И вторую отвернем, пошли! — сказал он, вытирая ободранные губы.

— Что случилось?

— Сейчас увидишь. — Волчок, бегая быстрыми серыми глазами, за что его и прозвали Волчком, сощурился. — Отвертывай!

— Чем? — я ждал, что он даст мне ключ, а сам отойдет в сторону наблюдать за охранниками.

— Зубами, пробуй!

Я удивился, но видя, что он говорит серьезно, нагнулся к гайке, сжал ее зубами, повернул. Зубы сорвались, заскрипели.

— Отойди! — отстранил меня Волчок. И у него зубы заскрипели и сошли с резьбы. На губах появилась кровь. — Продолжай!

И гайка, виток за витком стала покидать резьбу болта, купаясь у меня во рту. Когда она плюхнулась у моих ног, я сплюнул ржавчину и облегченно вздохнул.

Рядом со мной на нарах лежал пожилой верующий, военнопленный Ефим. По бороде ему можно дать лет пятьдесят, а на самом деле ему только-только за тридцать. Самым первым в камере просыпался Ефим. Он, открыв глаза, лежа крестился и вслух читал молитву. Моление его продолжалось с полчаса. После этого он обращался ко мне:

— А помолиться бы стоило. Грехов много, небось, накопилось за двадцать лет. В Москве-то, поди, живут одни безбожники. Среди них жить-то верующему и то грех.

— И так руки не поднимаются, а ты, Ефим молишься. Помолишься и тут же концы отдашь, — говорю ему.

Но Ефим не успокаивается:

— У нас в деревне, во Владимирской области, поп и поныне живет и служит верующим и помогает молитвами, обращенными к богу.