Ежи Путрамент: Сентябрь

— Первомайская демонстрация, тридцать шестой год, забастовка, тридцать седьмой год. Я от Бабинского и Гелерта, ну, Кравчик Игнаций!

Кригер обрадовался, хотя и теперь помнил самую забастовку, а не этого рабочего. Кравчик его не отпустил, рассказал о борьбе своего отряда:

— Я лично сжег танк!

Потом о своем чудесном выздоровлении. Вообще был в очень приподнятом настроении. Отправившись на поиски товарища по партии, адрес которого Кравчик прошептал ему на ухо, Кригер думал об удивительных переменах, происходящих с людьми — сторонниками того дела, которому он посвятил свою жизнь. Почему он не помнил Кравчика? Очень просто, Кравчик тогда ничем не выделялся среди бастующих — ни сознательностью, ни активностью. Между тем забастовка, даже неудачная, как раз и сделала Кравчика человеком. А удивительная история с танком! Именно борьба, именно сопротивление придает рабочему движению размах и силу.

Напряженная военная обстановка и беспорядок, который бросался Кригеру в глаза на пути через Варшаву, не убавили его бодрости. Напротив, к зданию на Злотой он пришел в возбуждении, какого не испытывал ни разу за две недели этой войны.

Наконец-то можно будет помериться силами с врагом, встретиться с ним лицом к лицу, ответить фашизму не только словами, но и винтовкой. Он быстро взбежал по лестнице на четвертый этаж.

Эдварда Котабу он не сразу узнал: лицо у него вытянулось, отрастающие волосы поседели. Но сохранились прежняя улыбка и голос. Они расцеловались в обе щеки, потом сели за стол, заваленный газетами, бумагами, тарелками, увы, пустыми. Одновременно задали друг другу вопрос:

— Где Вальчак?

Вальчака в Варшаве не было. Котаба помрачнел:

— Я думал, он придет с тобой, вы были вместе…

Кригер вкратце рассказал историю их скитаний, однако он больше тревожился о Кальве, чем о Вальчаке. Кальве с Сосновским остались в Мщонове, в идиотском желтом автомобиле, среди немецких танков.

— Ну, будем рассчитывать, что они как-нибудь выпутаются. — Котаба заставил себя улыбнуться. — Очень хорошо, что ты явился. Рабочие батальоны…

— Вот именно! — воскликнул Кригер. — Что с этими батальонами?!

С батальонами дело обстояло неважно. На Варецкой сидели пепеэсовцы, кое у кого из них за время войны немножко прояснилось в голове; другие остались раскольниками, например Гавалек. Этот из кожи лез вон, чтобы не давать коммунистам оружия. Недавно он изобрел способ: тех, кто без документов, не пускать в батальон. Ну а из тюрьмы, разумеется, выходили без бумажек…

— Знаю, знаю! — воскликнул Кригер. — Нас едва не расстреляли!.. Подштанники нас спасли!

Котаба выслушал его и засмеялся:

— Вот именно. Ну, и мы нашли выход. В профсоюзах много сторонников единого фронта. Они выдают нашим временные свидетельства. Ты пойдешь…

Кригер поинтересовался общей ситуацией. Котаба поморщился.

— Нехорошо! Правду сказать, санация совершенно не подготовилась к войне с Гитлером. Ни в политическом, ни в военном отношении. Впрочем, в пути ты сам мог убедиться. На самом верху…

— Предательство? — спросил Кригер.

— И предательство, и глупость. Одно к одному.

— Не понимаю. — В Кригере словно проснулась его страсть к спорам. — Санационная верхушка в результате победы Гитлера тоже теряет… Посты, власть…

— Все очень просто. Если данному классу не по пути с народом, он утрачивает способность реально оценивать обстановку. Его лидеры либо вовсе слепнут, либо видят все в кривом зеркале и уверяют, будто это и есть истина. Конечно, их нисколько не беспокоит то, что народ за все заплатит своей кровью. Возьмем санацию. Для Польши единственным спасением от нашествия Гитлера было бы соглашение с Советским Союзом. Но могла ли санация решиться на такое соглашение? Ведь тогда народные массы, рабочие и крестьяне, уничтожили бы санационную диктатуру…

— Но Гитлер тоже не оставит Бека у власти!

— Так вот, Бек, вероятно, рассчитывал, что в крайнем случае он либо капитулирует перед Гитлером и останется у власти, либо…

— Что либо? — не вытерпел Кригер.

— Почем я знаю… — вслух думал Котаба. — Чьи поручения выполнял Бек? Пожалуй, Гитлера…

— Тогда почему он полгода выставлялся перед Гитлером, произносил речи, вел переговоры с Англией?

— Он знал, что народ не пойдет на сговор с Гитлером! Нужно было произвести впечатление, будто он сопротивляется Гитлеру, чтобы в последний момент созвать какую-нибудь конференцию, вроде Мюнхена…