Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

Мало утешительного сказал крестьянин. Сплошные леса кончаются: поля потеснили их на юг. Можно взять южнее, но там болота. Без проводника в них лучше не соваться. До старой границы оставалось километров восемьдесят, если шагать «прамиком». «Будете петлять, все сто напетляете».

Капитан решился на риск — идти прямиком. Стремительный бросок по прямой может сэкономить время, ускорить встречу со своими. В отряде все, в том числе и Анжеров, безотчетно верили, что на старой границе укрепились наши. Если даже их нет, все равно на большой советской земле будет надежнее и уютнее. Конечно, и по эту сторону старой границы свои люди, только при Советской власти жили они маловато. Мужик, когда сидел в клуне, все чего-то боялся, озирался, будто за ним кто наблюдал тайно. Неодинаковые люди жили в деревне. Были и куркули, которые спелись с немцами.

Однако стоит переступить через невидимую, но магическую полосу, которая много лет делила один мир от другого и которая, ясное дело, в сознании за два года исчезнуть не могла, и кончатся неудачи. В родном доме и стены помогают.

За остаток ночи ушли недалеко: задержались на шоссе. Лес чаще и чаще перемежался с обширными полянами, а потом начались и поля. Пришлось круто свернуть на юг, чтоб рассвет не застал на открытом месте. Еле-еле успели. И то: последние два километра бежали. Втянулись в лес, вздохнули облегченно.

За последнее время с молчаливого согласия капитана Петро взял на себя ответственность за караульную службу. Анжеров мог спокойно спать, когда охраной отряда ведал надежный человек. У Петра появилась плохонькая, замызганная пилотка — в деревне раздобыл. Вот и сейчас Петро отправился расставлять посты. Окружит ими дневку — заяц не проскочит, не то что человек.

Анжеров принялся бриться. Осколочек зеркала поставил в кору сосны, направил на ремне бритву и принялся скоблить щеку насухо — воды поблизости не оказалось. Борода росла обильная, доползала до скул, закрывала острый кадык. Капитан драл ее бритвой с остервенением, только трескоток стоял вокруг. Не морщился — привык.

Выбрил левую щеку, приблизил лицо к зеркалу, провел ладонью по выбритому — не очень чисто, но ничего, сойдет. Вгляделся самому себе в глаза. Из зеркальной глубины они глянули на него усталые, но по-прежнему твердые, темные, со светлячками в зрачках. Потрогал над правой бровью лиловый шнурочек шрама. В сороковом осенью возвращался верхом на лошади из штаба дивизии, проезжал мимо хутора, и дома-то не видно — весь в кустах. Только поравнялся, ударило два выстрела. Одним сбило фуражку, другим царапнуло лоб. Анжеров дал коню шпоры. Вслед прогремело еще два выстрела, пули жикнули над головой. В военном городке поднял роту Синькова по тревоге — и на хутор. Синьков тогда умудрился с одним взводом уйти куда-то в сторону. Анжеров с двумя другими облазил весь хутор, но ни одной живой души не нашел. Подобрал фуражку да стреляные гильзы.

Да, батальон ушел без него, вот же глупейшая история! В ту ночь, когда форсировали реку, кинулся бы влево, не остался бы лежать, ожидая, что кто-нибудь утихомирит пулеметчика, все было бы нормально. Иногда до того больно было на сердце — места себе не находил. Конечно, на войне случается и не такое. В Белостоке встречал майора, командира полка, который остался живым почти один — весь полк лег на Нареве. Майора обуяло отчаяние, он готов был пустить себе пулю в лоб. Ладно, Волжанин отговорил. У Анжерова положение, ясное дело, значительно лучше. Он знал: батальон жив, с ним Волжанин. Они, наверное, считают его погибшим. Только от этого на сердце не легче. Потерять батальон! Терзался Анжеров, глубоко в себя загонял эту боль. Вот сейчас глянул самому себе в глаза, увидел ее, эту боль. Кто ж его осудит за то, что стряслось помимо его воли? Придет к своим не с пустыми руками, вон какие у него орлы. Сегодня расколошматили на дороге колонну — только клочья полетели! Не горюй, капитан! Ты еще свое возьмешь!

Пока Анжеров брился. Григорий снял гимнастерку, осмотрел пулевые дырки. Чуточку полевее взял бы фашист, и был бы Григорию капут. Бок зацепило так себе, царапнуло. Саднило, но не очень.

Вернулся Игонин, повесил автомат на сук и сказал капитану:

— Зря вы разрешили Андрееву оставить Шобика. Гнать его надо было вместе с Лихим к чертовой матери.

У Григория кровь прилила к лицу, обида на Игонина заныла в сердце; все-таки подковырнул. Но капитан молчал, видимо, ждал, что скажет Григорий.

— Бубнит всякую пакость. Границу, мол, отрядом не перейти. Надо разойтись группами, так легче.