Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

Листовка называла войну Отечественной. Бойцы слышали об этом впервые. Отечественная война. Война за Отечество, за социалистическое Отечество. Торжественно и грозно звучали эти слова, заставляя бойцов распрямлять плечи и строже хмурить брови.

Это к ним обращается Родина — подниматься на священную Отечественную войну, ко всем сразу и в отдельности к каждому.

Когда Андреев кончил читать, никто не шелохнулся. Чуть позднее мужик, глубоко вздохнув, проговорил тихо:

— Ох, ё мое!

Наконец поднялась рука:

— Можно вопрос?

Это Феликс. Григорий оглянулся на капитана, как бы ища поддержки: что делать? Тот пожал плечами, что означало: к тебе обращаются, ты и решай. Может, у меня к тебе тоже есть вопрос? Почему бы ему не быть?

— Говори, — разрешил Андреев.

— А мы как?

— Не понимаю...

— Что будет с нами?

— Как что? Будем продолжать двигаться к фронту, к своим.

— Неправильно! — крикнул боец с горбатым носом, тот, который ходил в деревню старшим разведчиком, — Грачев.

Бойцы зашумели.

— Тихо! — Андреев поднял правую руку, требуя успокоиться, и попросил, когда смолк гул: — Объясни, Грачев.

Грачев встал, оправил гимнастерку и степенно ответил:

— Я понимаю так: листовка призывает нас колотить врага в тылу. Это нас очень даже касается. А мы? Выбираем дорожку поглуше да поспокойней.

— Умный какой! У тебя что, лоб медный, пули его не берут? — крикнул незнакомый Григорию боец из самых задних рядов.

— О моем лбе разговора нет, — спокойно возразил Грачев. — Он такой же, как и у тебя. Пули от него не отскакивают. Но совесть надо иметь. Моя совесть не велит мне прятаться в берлоге, когда кругам идет бой.

Опять загалдели. Шобик, которого Григорий спас от изгнания, шипел на ухо Сташсвскому:

— Как куропаток, перещелкают. Группами надо расходиться, так незаметнее, и до своих целехонькими доберемся.

Игонин сидел недалеко и слышал этот шепот, про себя обозвал Шобика гадюкой и, вскочив на ноги, крикнул:

— Прекратить галдеж!

Облизал языком пересохшие вдруг губы и уже спокойнее продолжал:

— Слышу тут разные разговорчики. Одни свои лбы берегут, другие треплются, мол, группами надо расходиться. Между прочим, немцы этого от нас и хотят. Ясно? Чтоб мы носа не показывали, чтоб по одному разбрелись, как бараны. Это фашистам на руку, они спасибо скажут тем, кто зовет по одному расходиться. Неправду говорю?

— Правду, — откликнулся Грачев.

— То-то! — удовлетворенно произнес Петро. — Теперь надо так: бить фашистов в хвост и в гриву и все равно двигаться к своим на соединение.

— Ах, ё мое, — заерзал мужик. И тут Игонин обратил на него внимание. — А! — воскликнул он, поворачиваясь к мужику. — Мое почтение!

— Доброго здоровьечка!

— Папаша, а не тебя ли тетушка искала, здоровенная такая, в плечах сажень. Правда, ребята?

— Верно!

— А в руках у нее дрючок.

— Не-е! Кнут!

— Ха-ха!

Мужик растерялся, но Игонин отдал должное его сообразительности: догадался, что вежливо выпроваживают, и попятился к выходу, неловко переставляя деревяшку. Когда был уже в дверях, Грачев громко крикнул:

— Спасибо, папаша, за табачок!

Разговор продолжался. Позднее к Анжерову и Игонину подошел горбоносый Грачев с товарищем и сказал капитану:

— Мы тут посоветовались, товарищ командир, и решили спросить: разрешите ночью пощупать шоссе?

— Кто «мы»? — спросил Анжеров.

— Коммунисты взвода автоматчиков.

Петро довольно улыбнулся: мол, мои, не чьи-нибудь!

— Хорошо, — согласился Анжеров и повернулся к Петру Игонину: — Всем взводом! Ясно?

— Так точно! Всем взводом! — воскликнул Игонин, немного обижаясь на то, что Анжеров не сказал Грачеву о его просьбе — Петро и в самом деле первым затеял разговор о налете на шоссе.

Перед сумерками разведчики ходили на шоссе, в то место, где его пересекала речушка. Полчаса пролежали у моста. Движение было интенсивным. Автомашины, танки, мотоциклы. Проскрипел даже обоз.

Взвод выдвинулся к мосту и развернулся в цепь вдоль шоссе на запад. Отряд притаился в лесу, километрах в двух от места засады. Если взвод Игонина, ввязавшись в бой, окажется в трудном положении, то на помощь ему придет весь отряд. Если удастся справиться без подмоги, тем лучше.

Андреев пошел с Петром. Настроение у него было тревожно-приподнятое. Злое посвистывание пуль теперь хорошо знакомо. Ужалит — не поднимешься. Но во всех перестрелках, в которых довелось побывать, преимущество всегда складывалось в пользу противника. Фашисты хоронились в укрытиях, а Григорию приходилось выкуривать их оттуда, идти на сближение в открытую, не обращая внимания на пули. Это нелегко — быть мишенью, быть готовым в любую минуту распрощаться с жизнью.