Свен Хассель - Колеса ужаса

— Мы не сомневаемся в этом, — негромко сказал Старик.

— Теперь я в большом долгу перед Богом, — продолжал Порта. — Потому что наверняка это Он меня вразумил надеть одежду мертвого священника.

Вскоре после этого русские схватили меня, и не успел я глазом моргнуть, как оказался перед их командиром, бешеным дьяволом в чине полковника с громадными звездами на погонах. Он завращал глазами, как людоед, раскрыл пасть и заорал: «Клянусь Сатаной в аду, вы, ребята, привели ко мне чертова священника с той стороны! Только-только мы повесили своего попа за изнасилование и ломали голову, где взять другого, так он сам свалился нам в руки. Ну как, будешь нашим попом или предпочтешь повешение?»

Я придал лицу самое ханжеское выражение и елейно ответил:

— Герр полковник, я буду вашим попом.

После этого поднял над его головой распятие и промямлил на положенный манер что-то вроде: «Cum spiritu tuo, мои молочные поросятки. Полагаю, умные ребята дома пользуются вашими женами, пока вы, болваны, воюете за дядюшку Иосифа». Видели бы вы благочестивое выражение его лица после моего благословения! Я сменил тряпье мертвого нацистского священника на одеяние его повешенного русского коллеги и стал превосходно выглядеть. Вскоре я прославился на весь полк; видите ли, ребята, самое главное для полкового священника — это умело пить.

Порта умолк и основательно приложился к горлышку новой бутылки, которую принесли на смену опустевшей; на этикетке этой было написано «Ружейное масло». Потом несколько раз рыгнул и продолжал:

— Нагло воровать, есть за троих, любить всех хорошеньких женщин в приходе; и последнее, но не менее важное, — играть в карты и ловко плутовать. Я в полной мере обладал всеми качествами, какие необходимы хорошему полковому священнику. Вы знаете это по собственному опыту.

Порта похлопал по карману, где лежали деньги, выигранные в «двадцать одно», и обаятельно улыбнулся.

— Я завел много друзей и считался замечательным полковым священником. Вечерами играл в карты с полковником и тремя майорами, причем все так откровенно плутовали, что даже младенец покраснел бы. Особенно помню один случай, который заставляет меня бледнеть от гнева, а вы знаете, я не особенно деликатный. Мы весь день играли в кункен [33] Карточная игра в две колоды. — Примеч. ред. , и никто из нас не мог взять на руки пикового туза. Мы потели, как свиньи, а банк все рос. В нем было уже несколько тысяч рублей; а потом, представьте только, мои мальчики, мы обнаружили, что пикового туза все время держал полковник, скот эдакий. Он решил, что банк уже достаточно большой, и хотел забрать его. Поднялась жуткая ссора, и если б этот мерзавец не вызвал охрану, мы вырезали бы ему печень. Но согласитесь, подло обманывать своих подчиненных, уж не говоря обо мне, священнике. И что вы думаете? Этот тип отправил нас всех в каталажку. Но через четверть часа присоединился к нам с картами и несколькими бутылками водки. Мы простили его и продолжали обманывать друг друга, как ведется, когда приличные люди развлекаются тихим вечером, Божьи звездочки помигивают, а луна сияет, как пьяная свинья.

Потом однажды в полк прибыл с инспекторской проверкой генерал, командир дивизии. Мне пришлось устроить построение для молебствия. Я раздобыл превосходный полевой алтарь со святыми снаружи и превосходным набором французских открыток с внутренней стороны. Мне тоже нужно было смотреть на что-то приятное во время службы. Поскольку раздобыть церковного вина для мессы было невозможно, я прибрал к рукам бочонок водки и освятил ее. Мы нарезали кубиками на просфоры полбуханки хлеба. Вы увидите, мы правильно понимали, что нужно для праздничного обряда.

Один пьяный дурак-капитан подошел к алтарю, причастился и кощунственно завопил: «Йозеф, причастное вино у тебя замечательно крепкое!» — и попросил налить еще, поэтому вас не удивит, что я врезал ему по физиономии и сказал: «Петр, иди к черту».

После моего красивого пения и проповеди настало время благословить всех; я поднял распятие и крикнул: «Преклоните колена перед Господом!» Но эти идиоты-язычники стояли и пялились на меня, как бараны на новые ворота.

Никто не преклонил колен. Казалось, они думают, что смотрят представление, поэтому я набрал в грудь воздуха и заорал, как фельдфебель Краус на утренних построениях в понедельник, когда обнаруживал, что сапоги у нас грязные: «На колени, треклятые ослы, или я освежую вас заживо, тупая бестолочь!» Солдаты опустились на колени, но сержанты и офицеры остались стоять. Я заорал еще громче. Из моего горла раздавались странные звуки, так я его надсадил. «На колени и молитесь, черноморская деревенщина, или я вас всех кастрирую, искромсаю и заставлю есть собственное мясо, хмыри болотные!»