Свен Хассель - Колеса ужаса

Что, если мы убежим? Или Старик повернется и откроет огонь по господам со звездочками и нашивками? Что потом? Здесь было всего шесть столбов, но в других лагерях их было более чем достаточно для двенадцати человек.

Старик закашлялся. Старый унтер в рабочем обмундировании закашлялся. Было пыльно.

— Первая шеренга, стой! — негромко скомандовал Старик. Пробормотал что-то неразборчивое с упоминанием Бога. Мы знали, что стоящие позади не могли нас слышать.

Девушка зашаталась, едва не упав в обморок. Плутон прошептал ей сквозь зубы:

— Крепись, девочка, не показывай этим свиньям, что боишься. Кричи, что угодно. Они больше ничего не могут тебе сделать. Да здравствует Рот фронт! Думай о красном знамени, если это поможет.

Старик указал на меня и Штеге.

— Вы двое идите с дедом, а вы, Плутон и Порта, — с девушкой.

— Почему мы? — негромко запротестовал Штеге.

Но мы пошли, не дожидаясь ответа. Кто-то должен был это сделать. Остальные обрадовались, что не они. И отвернулись.

Столб был выщерблен на уровне груди. Его много раз использовали для этого запланированного зверства во имя немецкого народа.

Новая веревка пахла джутом, но оказалась коротковатой. Старый унтер втянул живот, чтобы стать потоньше. Мы кое-как завязали узел, и Штеге прослезился.

— Я выстрелю в деревья, — прошептал он. — Слушай, дружище, я не могу стрелять в тебя.

Девушка расплакалась. Женщины обычно так не плачут. Вопли ее напоминали рев животного. Порта отскочил от столба, уронил винтовку, вытер потные ладони о сиденье брюк и поднял свое оружие. Потом вернулся к остальным, стоявшим шагах в двадцати позади нас.

Мы поспешно отошли от двух привязанных к столбам людей.

Армейский священник с красными петлицами [28] Точнее, с фиолетовыми; правда, ни крестов, ни орлов в петлицах быть не могло. — Примеч. ред. и крестами на них вместо обычных орлов подошел к обвязанным веревками мужчине и девушке.

Девушка уже утихла. Священник пробормотал молитву и воздел руки к безоблачному небу. Казалось, он хотел убедить невидимого Бога, что происходящее справедливо и правильно в измученном войной мире.

Военный прокурор сделал несколько шагов вперед и зачитал:

— Мы совершаем эти казни, дабы защитить государство от серьезных преступлений, совершенных этими двумя преступниками. Судьи специально созванного военного трибунала приговорили их к смерти в соответствии с тридцать второй статьей государственного уголовного кодекса.

Он быстро отошел назад. Побледневший Пауст с отчаянием глядел за песчаную пустошь.

— Наряд, равнение направо! Внимание! Заря-жай!

Щелкнули предохранители, зловеще лязгнули затворы.

— Наряд! Целься!

Приклад уперся в плечо. Глаз смотрел вдоль ствола. Над мушкой появилось что-то белое — приколотое к каждой груди. Под этой белизной билось сердце, все еще перекачивая кровь по живому телу.

Штеге всхлипнул и прошептал:

— Я выстрелю в дерево.

— Наряд…

Девушка издала жалобный стон. Наряд зашатался. Заскрипели кожаные ремни. Позади нас кто-то упал в обморок.

— …пли!

Отрывистый, раскатистый грохот двенадцати винтовок, отдача в двенадцать солдатских плеч. Убийство именем государства свершилось.

Мы, как загипнотизированные, смотрели дико раскрытыми глазами на свои жертвы. Они бились в веревках. Старый унтер упал на землю. Веревка развязалась. Он сучил ногами и скреб пальцами песок, по которому расползались красные пятна.

Девушка только успела выкрикнуть: «Мама!» Протяжное, дрожащее «Мама!»

Четверо саперов из пятьдесят седьмого батальона поспешили к столбам. Штабной врач равнодушно взглянул на двоих в заплатанной рабочей одежде, затем подписал какие-то документы.

Издалека, словно в трансе, мы услышали команду Пауста:

— В машину!

Оступаясь, как пьяные, мы заняли свои места в кузове. Под глазами и на щеках Штеге виднелись следы слез. Лица у всех были молочно-белыми.

Мы проехали мимо караульного помещения. Нас никто не окликнул. Мы все молчали. Только мотор ревел бесчувственно, как всегда.

Мы подъехали к гравийной куче, где работали военнопленные.

— Уже двадцать минут первого, как летит время, — негромко сказал Мёллер.

— Гороха нам не достанется, — буркнул Шварц.

— Гнусная скотина! — завопил Штеге и внезапно бросился на него. — Я тебе все зубы повыбиваю, чтоб ты долго-долго не мог жрать гороха!

Он сел на повалившегося с грохотом Шварца и колотил по лицу одной рукой, а другой пытался его задушить. Шварц был еле жив, когда мы наконец оттащили Штеге. На губах у него была пена, и держать его пришлось Плутону и Бауэру.