Анатолий Сульянов - Только одна ночь

Что ж, подведем итоги, — вздохнул Некто. — Сегодня ты показал свою неспособность глубоко анализировать сложную обстановку, даже с помощью АСУ, и принимать правильные решения. Ты скрыл появление новой отметки цели. Пытался навязать командующему ошибочное решение. А потом струсил! Больше не стану перечислять твои ошибки.

Лисицын нервно потер ладони, охватил руками плечи и принялся медленно покачиваться в кресле; он с трудом воспринял услышанное, поначалу мысленно отрицая все, что говорил Некто, но, чем больше проходило времени после разговора с командующим, тем явственнее начинал ощущать обидную правоту услышанного. Поначалу все сразу отвергалось им, и он успокаивал себя тем, что ошибки, мол, бывают у многих. Нет таких людей, которые бы не ошиблись, так вроде бы было сказано в те, теперь такие далекие годы второго десятилетия, эпохи великой переоценки обстоятельств, имущества, людей, ломки устоявшихся взаимоотношений. И в то время людям многое прощалось.

И Лисицын ухватился за эту мысль о прощении и тут же почувствовал облегчение, стараясь побыстрее освободиться от всего, что услышал. Он хотел было призвать к себе Некто и продолжить разговор, но, закрыв на мгновение глаза, ощутил себя физически неспособным вести дальнейший спор. Все развалилось за одну ночь. А ведь все могло быть по-другому. Именно «могло». Теперь все рухнуло. Как тогда зимой. Огромная гора снега нависла над дорогой, но которой ходили люди, двигались машины. Весенние лучи солнца подточили ее у основания. Была бы затяжная непогода, и стояла бы эта гора еще долго. Лучи солнца подогрели склоны, подтаяла земля. Да, да, солнце во всем виновато. И рухнула огромная гора, поползла по склонам, расшвыривая камни, деревья, засыпая отогревшиеся на солнце пригорки. Страшная картина, когда гора рушится… Так и у человека, когда случается беда. Он остается одиноким. Никто не в силах собрать в кучу рассыпавшуюся гору снега…

И одиночество снова навалилось на него, как тогда, под Харьковом, когда он, пулеметчик стрелковой роты, в пылу боя и охватившего его боевого азарта, стрелял до тех пор, пока не умолк перегретый «максим».

«Ленту, ленту давай!» — кричал он тогда второму номеру. Привычное «даю!» не услышал. Повернувшись в его сторону, испуганно замер: подносчик с развороченным животом лежал рядом, на пустых пулеметных коробках; поодаль виднелась искореженная, дымящаяся сорокапятка, разбросанные взрывами по скатам окопов убитые красноармейцы из расчета пушки. Он ощутил холод надвигающейся смерти, свое бессилие перед ней и едкую полынную горечь одиночества. «Жить, жить хочу!» — закричал он и обессиленно застучал обожженными кулаками по горячему кожуху пулемета…

Сколько лет прошло, а поди вот — страх одиночества нет-нет да и охватит, лишит силы: друзей сам же растерял… Прослеживая памятью годы, а они мелькали с быстротой молнии, он ощутил пустоту. Были и минуты радости? Да, были. Присвоение очередного звания, короткое веселье, поздравления… И снова заботы, беготня, спешка. Ну хоть раз приказал бы сам себе — остановись! Посмотри вокруг, взгляни вперед, подними голову и полюбуйся небом, послушай птиц. Он особенно остро почувствовал осознанную неповторимость промелькнувших, не замеченных и не оцененных им по-настоящему дней и ночей, которые безвозвратно исчезали для него, не оставив ничего взамен, кроме ощущения внутренней опустошенности. Страх предательски подбирался под самое сердце; ему стало так тяжело и страшно, как никогда в жизни. Даже в день похорон жены не было так тяжело, как в эти минуты. Тогда потерял жену. Сейчас потерял веру в самого себя. Как же жить дальше?..

6 часов 1 минута. Время московское.

Перед тем как уйти с командного пункта, Скорняков попросил Прилепского сообщить члену Военного совета о его вылете. Конечно, генерал Снежков тоже прилетит туда, человек он беспокойный. Скорняков надел фуражку, окинул взглядом комнату и толкнул дверь. В коридоре было сумеречно, и он, едва не ударившись о стойку, двинулся к выходу. Услышав сзади себя шаги, обернулся, увидел бегущего Прилепского.

— Вас главком к телефону!

…Разговор был длинным и трудным. Скорняков доложил все, как было. Маршал уточнил несколько вопросов; был, как всегда, строг, но в его голосе Скорняков уловил и едва заметное сочувствие. Может, показалось…

Положил трубку и долго сидел на месте оперативного дежурного, осмысливая услышанное от главкома. Конечно, не все сделано безупречно. Теперь многое зависит от тех, кто через час вылетит из Москвы. «Возможно, перепадет по первое число, — подумал Скорняков. — И поделом! Но не это главное. Главное, чтобы оборона была крепкой и надежной».