Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

Он ожидал и с болезненной готовностью, кажется, способен был воспринять самое страшное сообщение. Даже падение Москвы, наверное, не так бы ошеломило его, как поразило известие о параде. И от того, что он, наконец, поверил и представил себе небывалый в истории России событие в осажденном городе, у него поднялось чувство национальной гордости за свой народ. Морщинки на его лице расправились, щеки порозовели, во всем облике появилась степенная горделивость, и он восторженно произнес:

— Друзья мои, на это способны только русские!

А там, в заснеженной, холодной и по-военному строгой, Москве, на всю Красную площадь, на которой стояли в парадном строю войска, на весь мир, замерший у радиоприемников, раздавался спокойный и ровный голос Сталина:

«Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сестры… От имени советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с 24-ой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции».

Помехи прерывали речь Сталина, но Марина, Марутаев и Шафров терпеливо ждали его уверенные, приглушенные волнением, слова.

С щемящей горечью говорил Сталин о временной потере ряда областей, о том, что враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы и Шафров подумал о его мужестве. Сколько глав государств в подобных случаях прибегали к обману народа, ложно оберегая свой авторитет, а он с обнажающей ясностью говорил ему горькую правду.

«Бывали дни, — слышалось в наушниках, — когда наша страна находилась в еще более тяжелом положении. Вспомните тысяча девятьсот восемнадцатый год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции».

Речь Сталина растворилась в эфире, а Шафров, переживая и волнуясь, что слышит ее отрывочно и неполно, поначалу не мог взять в толк элементарно простое — почему Сталин обратился именно к тысяча девятьсот восемнадцатому году.

«Четырнадцать государств наседали тогда на нашу страну, — словно напомнил ему голос Сталина. — Но мы не унывали, не падали духом».

Слова Сталина будто чем-то тяжелым ударили в грудь Шафрова, заставили вспомнить, что в то тяжелое для Родины время был на стороне четырнадцати государств, душивших молодую Республику. Он помрачнел лицом, поняв что совесть его до конца дней будет мучить непоправимое прошлое, отвел потемневший взгляд в сторону и на какой-то миг сник. Однако оптимизм Сталина заражал верой, а экскурс в недалекое прошлое убеждал в непобедимости России и Шафров, оставляя чувство вины перед Отчизной, вновь возвратился в то трепетное состояние, когда каждое сказанное слово воспринимается не только разумом, но и жаждущим правды сердцем.

Помехи прервали передачу… и, пока Марина возилась с настройкой, Шафров напряженно ждал продолжения речи Сталина, понимая, что она носила исторический характер. Он не сомневался, что пройдут годы после победы над фашизмом — а такая победа будет, он мог дать голову на отсечение — и внуки и правнуки ныне живущих, изучая историю мировой войны, будут изумляться беспримерным парадом войск Красной Армии в осажденной Москве, открывая в этом новые грани характера русских людей. Нет, это был не парад обреченных, как может показаться фашистам, а парад грозной силы, уверенной в себе, в победе.

Прорываясь сквозь помехи в эфире, на весь мир раздавался уверенный, поразительно спокойный голос Сталина, обращенный к воинам Красной Армии, партизанам и партизанкам.

— На вас смотрят порабощенные народы Европы, попавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей, Великая освободительная миссия выпала на вашу долю!

— Боже мой, какие мысли! — не удержался и прошептал изумленно Шафров, — Какие задачи!

А Сталин уже напутствовал своих солдат, офицеров и генералов на выполнение предначертанной им историей освободительной миссии.

«Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова… Смерть немецким оккупантам!…»

Передача о параде войск московского гарнизона была окончена.

Марутаев молча передал наушник Марине, но она радиостанцию не выключила, в притихшей квартире из наушников послышалась суровая и мужественная песня: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой. С фашистской силой грозною, с проклятою ордой».