Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

— Ваши друзья и этот русский, которого вывели из ресторана, на весь зал кричали, что вы покоритель Льежа.

Захлестнутый вихрем самолюбивых чувств, Крюге пропустил мимо ушей упоминание о Старцеве и продолжил игру, предложенную Мариной.

— О, да, — восхищенно сказал он, — Но вы, кажется, не боитесь победителя, раз пошли танцевать с ним?

— Страха не испытываю, — ответила Марина.

Музыка умолкла. Крюге провел ее к столику, сказал все еще шутливо.

— Рад был познакомиться с бесстрашной женщиной.

— Вы еще убедитесь в этом, — на прощание Марина подарила ему ослепительную улыбку и он ушел к пьяно шумевшим офицерам.

— Вот и познакомилась с героем взятия Льежа, — сказала Марина, опускаясь за свой столик. Подняла на Киевица и Деклера осуждающий взгляд. — И все же, господа, их убивать надо, а не копить силы для будущих сражений. Убивать сию минуту. Мстить за Бельгию, Россию, но мстить сейчас, пока не поздно.

В семье Шафрова седьмого ноября — праздник Октябрьской революции в России — раньше никогда не отмечали. В первые годы эмиграции из принципиальных соображений и решительного несогласия с властью большевиков, в последующие — больше по укоренившейся традиции, нежели по рассудку, который начал остывать от ненависти и постепенно склоняться к тому, что Россия и за рубежом для русского человека все же остается Родиной. Когда же она оказалась в смертельной опасности и Шафров, Марина и Марутаев с особой остротой почувствовали свою сопричастность к ее судьбе — праздник седьмого ноября решили отметить. И по тому, как рано поднялись и празднично оделись Марина и Марутаев, как радостно светились их глаза, а с лиц не сходила улыбка, как скромно, но со вкусом был накрыт стол, по тому, как с кухни распространялся приятный запах чего-то печеного, от которого в семье за долгие месяцы оккупации и полуголодной жизни уже отвыкли, видно было, что праздничному торжеству отдано все — и душевный порыв, и последний запас продуктов, бережно хранившийся на особый случай.

Однако их радость омрачало чувство тревоги за судьбу Родины, и особенно за участь Москвы. В ту пору не только их мысли, но и мысли людей оккупированной Европы, людей всего мира были прикованы к столице Советского Союза. И оттого, что в победном фашистском угаре с каждым днем все чаще и навязчивее упоминалась она в сообщениях немецкого радио и газет, что несколько раз переносились сроки ее взятия, что с ее захватом Гитлер и немецкие генералы связывали окончание войны, русский человек за рубежом скорее сердцем, чем разумом приходил к убеждению, что фашистам Москвы не взять. Это убеждение покоилось на чувстве национальной гордости, патриотического верования в силы своего народа, страны.

— На фабрике только и разговору, что о Москве, — рассказывала Марина Марутаеву. — Все меня, русскую, спрашивают, сдадут Москву фашистам или нет? А мне от этого и тревожно потому, что сама ничего об этом не знаю, сама пуще их переживаю, и в тоже время приятно, что люди хотят мое мнение знать. Мнение русской женщины.

— Тяжело сейчас у нас на Родине, — поддержал ее Марутаев, — Очень тяжело.

— Переживают бельгийские рабочие за нее. Верят. Надеются, что сломает Россия шею Гитлеру.

— Должна сломать, — пообещал Марутаев и чтобы увести Марину от тяжелых мыслей, демонстративно осмотрел накрытый стол, — Ты, как всегда, молодец, любимая. Не так богато, но довольно празднично, — Подошел к ней, пристально и благодарно посмотрел в глаза, сказал проникновенно, — Поздравляю тебя с праздником нашей Родины.

— И тебя поздравляю. Дай Бог силы победить Гитлера.

— Дай Бог. Однако, что-то отец задерживается, — заметил Марутаев, посмотрев на часы.

— Придет, — уверенно ответила Марина. — Сегодня тем более придет.

Шафров торопился. Людмила Павловна наотрез отказалась идти к дочери на большевистский праздник. Но для Шафрова быть у Марины, слушать ее рассказ о положении на Восточном фронте, находиться в курсе того, что делалось на Родине стало необходимостью. Правда, вести с фронта, даже в изложении информбюро, не говоря уже о сообщениях Берлинского радио, были неутешительными для русского человека, заставляли тревожно ожидать перемен к лучшему. Ожидал их и Шафров. Будучи военным, он анализировал ход военных событий не по сводкам германского командования, а по фактическому положению дел, и приходил к выводу, что поражение немецких войск близко. Фашистская военная машина, несмотря на победы первых дней войны, забуксовала. Для оккупации Польши ей потребовалось немногим более месяца, примерно столько же для оккупации Франции, 19 дней для разгрома Бельгии. Но, несмотря на обещание Гитлера уничтожить Красную Армию в несколько недель, сражение на Восточном фронте длилось пять с половиной месяцев, конца ему не было видно. Шафрову это говорило о многом и прежде всего о том, что близок час сокрушительного поражения немцев.