Генрих Гофман - Самолет подбит над целью

А когда, опустив руки, взглянул на летчика, в его глазах не было ничего человеческого. Потухшие, опустошенные глаза затравленного существа.

«Да... храбрость не рождается вместе с человеком, — подумал Георгий. — Нужна воля, чтобы победить трусость».

— Ты чего испугался, Пузанок? Окружение вспомнил? — спросил он.

— Да нет, я так, — стыдливо ответил парень.

— К своим-то не раздумал идти?

Пузанок промолчал.

— Не забудь, лошадь не распрягай, когда хозяин вернется, — сказал ему Георгий.

— Ладно, сделаю.

Пузанок ушел. Долго тянулось время. За день Карлов до мелочей продумал свой план. Когда наступили сумерки, Надежда Ивановна опять принесла ему поесть.

— Ну как, все приготовили? — спросил он у нее.

— По-моему, все. Веревок на пятерых хватит. У печки повесила черную шубу из овчины. Как зайдете, сразу направо будет. Под шубой валенки поставила. А вот шапку у хозяина придется отобрать.

— Ну и прекрасно!

— А что вы, Георгий Сергеевич, с Пузанком сделали?! Как будто подменили пария — веселый такой стал, весь вечер шутит, смеется.

— Вот как? Это хорошо. Значит, душа у него от тяжести избавилась... Ну, давайте попрощаемся, Надежда Ивановна. Не знаю, как и благодарить вас. — Георгий крепко пожал руку женщины.

Хозяин вернулся поздно. Еще с саней крикнул вышедшему встречать его Пузанку:

— Завтра пораньше собирайся за сеном. Русские близко. Может, скоро придут — от сена-то нашего шиш останется.

«Идут наши, идут, — хотелось крикнуть летчику. — Эх, скорее бы добраться до них!»

Хозяин прошел в дом.

— Шкуру ему спасать надо, а он все о сене печется, — пробурчал Пузанок, как только зашел в сарай.

— Как там на улице, никого нет? — спросил у него Георгий.

— Вроде пусто, идите.

Георгий взял автомат, нащупал лестницу и спустился вниз. На улице было темно и безветренно. В тусклом пучке света, проникающего из окна дома, плавно опускались хлопья снега.

— Идите, а я тут останусь, покараулю, — сказал Пузанок.

Карлов поднялся на высокое крыльцо и, повесив автомат на шею, потянул ручку. Дверь открылась. Перед ним были темные сени, слева — узенькая светлая полоска от неплотно прикрытой двери.

— Пузанок, ты? — услышал он голос хозяина.

Георгий, распахнув дверь, вошел в комнату.

Хозяин сидел за столом и держал в руке большой ломоть хлеба. В длинных, висящих почти до подбородка усах путались хлебные крошки. При виде летчика его густые рыжеватые брови взлетели вверх, образовав на широком лбу множество складок. На какое-то мгновение он так и остался сидеть с полуоткрытым ртом.

Он с трудом проглотил хлеб и спросил:

— Ты откуда такой взялся, сокол ясный?

— С неба свалился! — произнес летчик. — Решил проведать, как поживаете.

Из-за печки вышла жена хозяина, не успевшая еще снять с головы серый шерстяной платок, а из другой комнаты — Надежда Ивановна. Лицо одной исказилось страхом, она поднесла к губам растопыренные согнутые пальцы; другая напряженно наблюдала за Карловым.

Георгий покосился на печь, увидел висевшую шубу и на полу под ней большие серые валенки.

— Вот что, хозяин. Зашел я ненадолго, не бойся. Хочу поменять у тебя меховой комбинезон и унты на шубу и на валенки. Как мыслишь — стоит?

— Стоить-то стоит, да куда с этим сунешься, заберут ведь сразу, — как бы прикидывая, медленно протянул хозяин и почесал затылок. — «На ловца и зверь бежит», — подумал он.

Дело в том, что, побывав у сына, хозяин узнал о тяжелом положении немцев под Сталинградом, Сын рассказал ему, что уже идет эвакуация тыловых учреждений, что по железной дороге проходит много санитарных поездов, набитых ранеными. Старик понял — на днях немцев выметут из этих мест. Сын намеревался уйти с ними.

Всю обратную дорогу старик мучительно думал, как он будет оправдываться перед советской властью за то, что сын служил в полиции, за то, что сам он жил в дружбе с гитлеровцами.

«А коли спрятать, спасти этого летчика? Конечно, так и сделаю», — мигом решил он, и лицо его засияло приветливой улыбкой.

— Что же ты стоишь? Проходи, садись, коли зашел, — пригласил хозяин. — Только в гости-то с оружием не ходят. — И тут же спросил: — Как там, далеко ли наши? Скоро придут-то?