Иван Меньшиков - Полуночное солнце

— Да что ты, Иннокентий, все о смерти да о смерти, — осердился дед Аксен и, подойдя к магазину Рыбаксоюза, сказал: — Подожди меня. Семужку продам.

Через несколько минут он вернулся, хвастливо подмигивая:

— Три красненьких и бутылочка в придачу, а ты говоришь — жизнь плохая…

Иннокентий Иванович смеется, потом хмурится вновь:

— Я не к тому речи вел. Только на сердце тревога: вдруг да умру. А?

— Ну и умрешь.

— Может, и умру, — соглашается Иннокентий Иванович, — у меня сердце останавливается, потом дышится трудно.

Он садится на крыльцо одного из почерневших домов, с грустью смотрит в желтое безоблачное небо.

— Я отдохну, а ты в гости приходи утром. Разопьем чекушку. Сейчас, если мимо редакции пойдешь, передай, чтобы ко мне товарищ Кузнецов явился.

— Ладно, — с почтением отвечает дед Аксен и не торопясь уходит по улице.

Когда фигура деда Аксена скрывается за поворотом, Иннокентий Иванович идет домой, берет чистое белье и парится в бане. Обратно он возвращается благообразно строгий. Он сам идет к колодцу и наливает тонкий стакан холодной родниковой воды. Он несет его на вытянутых руках, боясь расплескать, точно это драгоценность. Дома он ставит стакан на окно у изголовья своей кровати, чтобы душа после смерти опустилась в стакан и обмылась в чистой и холодной воде. Так делали все умные старики на Печоре, собираясь помирать. Так делает и он, потому что смерть могла прийти нежданно-негаданно. Иннокентий Иванович ее не боялся, но готовился к ней заранее. Все-таки смерть!

Закончив приготовления, Иннокентий Иванович ложится на кровать и закрывает глаза. Из большой подушки торчит только его борода, глаза прикрыты, губы шевелятся, руки, вытянутые вдоль тела, неподвижны и черны.

— Тебе плохо, старик? — спрашивает жена.

— Позови из редакции кого-нибудь. Скажи, что хочу поговорить о секретных делах.

И когда перепуганная старуха выходит на крыльцо, Иннокентий Иванович засыпает, довольный своей усталостью.

Стук в дверь прерывает его сон. Входит товарищ Кузнецов. В руках его газета. Он садится рядом с кроватью и, зная, что старик любит деловитость, вынимает блокнот и приготовляется писать.

— Прораба надо прокатить, — говорит Иннокентий Иванович и вспоминает покосившееся крыльцо, кривые заборы, плохо покрашенный дом. Захлебываясь от торопливости, он припоминает все, что заметил в своем городе плохо сделанное, и диктует журналисту. Он вспоминает недостроенный театр, чайную, которую давно бы следовало выстроить.

После каждой фразы он заглядывает в блокнот и просит прочитать.

— Хорошо, — говорит он. Все недостатки записаны. — Еще вот что пропиши…

Журналист торопится записать все, но карандаш ломается. Старик насмешливо качает головой и просит у старухи нож. Та, сложив руки на груди, скорбно посматривает и на старого, и на молодого.

— Ну вот и все, — тихо говорит Иннокентий Иванович и закрывает глаза. — Прочти еще раз.

Товарищ Кузнецов читает заметку от начала до конца, и лицо Иннокентия Ивановича грустнеет.

В заметке перечислено только одно плохое про новый город. А ведь только город сделал почетным имя Иннокентия Ивановича. Это в новом городе построено столько школ, клубов, больниц и бань. Нет церквей, но зато люди не пропивают последние деньги в кабаке, нет нищих и калек. А он все это не описал в заметке. И получается так, что ему, Иннокентию Ивановичу, милее была бы старая жизнь со становым да урядником, с попами да нищетой.

— Отдай мне заметку, — говорит Иннокентий Иванович, — плохо ты ее написал.

Журналист растерянно смотрит на старика и в волнении выпивает стакан воды, что стоял на подоконнике, приготовленный для принятия души Иннокентия Ивановича.

Старик не замечает этого. Он шарит руками по своей груди, смотрит на старуху и просит рубашку.

— Я сам тебе напишу. Я к товарищу секретарю горкома пойду, и мы вместе с ним напишем, — говорит Иннокентий Иванович, сурово сжимая губы. — А ты не сердись! Я целую статью тебе принесу, — добавляет он мягко. — В ней я напишу про всю свою жизнь, чтобы люди радовались, что они живут в городе, где я основатель. Не сердишься? Ну и ладно!

Он пришел в нашу типографию из далекого стойбища, где родился, вырос, полюбил девушку и батрачил до семнадцати лет.

Это был широкоскулый коренастый юноша на толстых кривых ногах.

Прежде чем бросить хозяйские стада, он пришел к своей девушке и сказал ей: