Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

— Не исключено, что мне еще придется пройтись по России.

— Вы поговорили достаточно, господин Кайзер. Теперь буду говорить я. Вы не хотите видеть, что здесь не институтская клиника, а просто лагерный госпиталь. Как вы говорили — примитивный, нищенский. Это все потому, что ваша война, война, которую развязала Германия, вынудила нас в кратчайшие сроки создать тысячи госпиталей на фронте и в тылу. Некоторые из них организованы на скорую руку, другие оснащены только самым необходимым… Почему вы вынудили Советский Союз проявлять человечность исключительно в подобных обстоятельствах?

— Тот же самый вопрос могли бы задать и наши русским военнопленным, — сказал Кайзер.

— Могли бы, но не задают.

— Вам все так хорошо известно?

— Лучше, чем вы можете себе представить.

— Даже и о духе гуманизма, который ныне воодушевляет немцев?

— Я не хотел бы сравнивать, по крайней мере с точки зрения гуманизма, наше поведение по отношению к военнопленным с поведением гитлеровцев.

— Потому что любое сравнение не в пользу России?

— Потому что мне пришлось бы подвергнуть вашу совесть очень тяжелым испытаниям, господин Кайзер.

— Моя совесть закалена, господин комиссар.

— Отлично! Неужели Дахау или Бухенвальд не находят в вас никакого отзвука? Сколько ваших коллег, врачей, проводят опыты в Бухенвальде, например?

Крупные капли холодного пота выступили у Кайзера на лбу. Но он ни единым жестом не выдал охватившего его замешательства. Сдавленным голосом он проговорил:

— Мне кажется, мы вышли за рамки нашей встречи.

— Не по моей вине, господин доктор. Не я перевел беседу на эту тему.

— Тем более не думайте, что ваше упоминание о Бухенвальде заставило меня переменить свое решение.

— Это было бы невероятно.

— Я человек чести, господин комиссар!

— В этом случае ваша гордыня была бы подвергнута бесполезному унижению, господин Кайзер.

— Тогда почему Россия постоянно требует от нас, чтобы мы втаптывали свою гордость в грязь?

— Россия требует от вас быть людьми!

— И для этого одурманивает нас громкими словами, чтобы сбить с толку?

— Мне кажется, что вы скорее пытаетесь сбить с толку других врачей. И были бы очень польщены, если бы все стали аплодировать вам как стороннику твердости.

— Если быть искренним, именно так я и думаю.

— Вы бы стали вдруг идолом немецкой группы. Как фон Риде, например. Тот, хотя ему и обрезали крылья, продолжает и здесь считать себя асом германской авиации, представителем Гитлера в Березовке.

— Каждому свой нимб!

— Картонный.

— Каждому своя сфера влияния!

— Сейчас вам будет предоставлена возможность самому проверить силу своего влияния. По крайней мере в данном случае… Но до этого и я хочу спросить вас кое о чем.

Кайзер вздрогнул. В первый раз ему было страшно. Он напряженно ждал.

— Что будет с вами, если вы заболеете по той или иной причине и вас поместят в госпиталь?

— Почему это я должен заболеть? — перепуганно спросил Кайзер.

— Чего только не случается на свете!

— Я не заболею!

— Можете заболеть!

— Это угроза?

— Вероятность из тысячи других вероятностей.

— Или, может, скрытый способ приговорить кого-нибудь к смерти?

— Открытый способ припереть вашу совесть к стенке.

— Вы хотите поиграть со мной, как кошка с мышкой?

— Я хочу знать, что вы намерены делать?

— Предпочту белым днем пробраться через проволочные заграждения и подняться на стену. Думаю, ваши часовые целятся хорошо.

Комиссар печально улыбнулся:

— Вы, оказывается, не лишены чувства юмора, господин Кайзер! Вы же так дорожите жизнью, что никогда не осмелитесь покончить с собой… А теперь посмотрим, что решили ваши коллеги!

Молдовяну казалось, что он их видит впервые. Молчание, неподвижность лиц — все это не предвещало ничего хорошего. Он боялся и того, что они скажут сейчас. Молдовяну сожалел, что ввязался в бесполезный спор с одним-единственным человеком, так легкомысленно обойдя вниманием остальных. И трудно было предположить, как бы ни старались переводчики передать все до малейшей подробности, что его спор с Кайзером мог бы изменить их решение.

Теперь же было труднее повернуть ход беседы в свою пользу. Все внимание комиссара было сосредоточено на врачах, но он уже думал о том, что скажет Девяткину, когда будет докладывать о провале своей попытки.

Поэтому он даже удивился, услышав, как финн Эмил Юсита тихо, но значительно произнес: