Джеймс Джонс - Тонкая красная линия

В тот самый день, когда Файф был эвакуирован с Гуадалканала, Белл получил наконец от жены письмо, которое ожидал все это время. Рота только что пришла после утренних занятий на обед, и Уэлд принес почту. Беллу было три письма, и, разложив их как обычно — по датам на штемпеле, он принялся читать с самого старого. Поэтому эту новость он узнал уже под конец, когда вскрыл последнее письмо. Удар обрушился сразу, с первой же строчки, потому что письмо начиналось с необычно официального «Дорогой Джон…». Он всегда помнил старую солдатскую шутку в письмах типа «Дорогой Джон» [18] Так американские солдаты называют письма, в которых оставшаяся дома жена или невеста сообщает о разрыве. , и вот теперь это была уже не шуточка, а страшная реальность. Да к тому же тут и переносного смысла никакого не было — ведь он действительно был Джоном.

У него сразу опустилась рука, в которой он держал пустой котелок, зазвенела в нем ложка; медленно сжимая письмо в другой руке, он побрел куда-то в сторону. «Дорогой Джон!» Раньше она все письма начинала непременно: «Любимый!» или «Дорогой мой!».

А то еще — «Радость моя!». Теперь же всего-навсего — «Дорогой Джон». Какое бесстыдство! Все это время она, выходит, просто ловко дурачила его. Прикидывалась, что любит, что верна ему, а сама… Он-то тоже хорош, дурак набитый! Жил все время как во сне, вел себя как святой, ни на кого даже глазом не посмотрел, не то чтобы пальцем тронуть. Втемяшил себе в башку, что это вроде бы хорошая примета, талисман душевный — он до другой женщины не дотронется, так и жена ему верной будет. Верил, верил и дождался…

От напряженных утренних занятий очень хотелось есть, но теперь даже думать о еде он не мог. И тело сразу стало непомерно тяжелым, будто заболел, ноги дрожали, а о руках и говорить нечего, тряслись, как у больного. Не в силах совладать с собой, он тяжело опустился на лежавший на земле обрубок пальмы.

Он посидел немного, успокоился, снова решил перечитать письмо, стараясь вникнуть в каждое слово, — в первый раз он выхватывал лишь отдельные фразы, полностью сбитый с толку самим смыслом этого страшного послания. Она все подробно объясняла ему — у нее теперь другой, какой-то капитан авиации с военно-воздушной базы Патерсон неподалеку от их города. И она страстно в него влюблена. Этот капитан занимается исследовательской работой по аэродинамике, так что фронт ему не грозит. И она хотела бы, чтобы Белл дал ей развод, чтобы они могли пожениться. Конечно, писала она, он откажет, она не сомневается в этом, но, может быть, ради всего, что у них когда-то было, он пожалеет ее? Тем более что самому господу богу не известно, что их всех ждет завтра. Война все идет, нет ей ни конца ни края. А она только сейчас по-настоящему полюбила, и ей так хочется, чтобы все было хорошо, чтобы можно было по-настоящему ощущать эту любовь, пока она не прошла. Годы-то летят. Неужели он не поймет, не пожалеет ее?

И так между всеми строчками письма, будто бутерброд, все эти сетования и просьбы, заклинания простить, понять, не обижаться понапрасну. Да, всего этого тут было предостаточно. И вообще, письмо было очень толковое, все на месте, четко, спокойно, обстоятельно и конкретно. Правда, несколько чопорно и даже жеманно, А вот про то, как она там крутит с этим капитаном и вообще как они устроились, об этом ни словечка. Впрочем, это ведь теперь их интимные делишки, ему сюда допуска нет.

Так он и сидел с письмом в руках, трясясь весь, словно студень. Ничего себе, настоящий солдат, профессионал, готовый умереть в любую минуту! Эх, Марти, Марти!

Он не стал обедать, кусок не лез в горло. Во время послеобеденных занятий был ужасно несобранным, все время ошибался.

— Да что это с тобой сегодня? — удивился в конце концов Уитт, бывший у него во взводе командиром отделения. — Ходишь, будто в воду опущенный. Потерял, что ли, что-то?

Когда они вернулись с занятий и можно было наконец уйти от всех, он забрался подальше в джунгли и там, сидя в одиночестве, пытался отогнать от себя воспоминания о прошлом, а они, как назло, все лезли и лезли в голову, и жена стояла перед ним как живая. Чувствуя, что он больше не в состоянии это выдержать, Белл взял письма и отправился к капитану Бошу.

— Да! Входите! Что там у вас, Белл? — встретил его командир роты. Он сидел за столом, навалившись на него своим толстеньким, упругим животиком, и что-то быстро писал. Белл молча протянул ему письмо. Да и чего тут было стесняться — официальная бумага, все в ней четко и понятно.