Джеймс Джонс - Тонкая красная линия

— Не ори, начальник, — отозвался он спокойно. — Я тут сам такой же, как и ты. И тоже вот жду эвакуации…

— Ну уж, черта с два дамся я им! — заорал Уэлш громче прежнего. — До тебя, Сторм, мне дела нет, а уж что касается меня, то со мной у них это не пройдет. Я, парень, не ровня тебе, придурку, я похитрее буду. Ты ведь дальше своей кухни ничего не видишь.

Зная Уэлша, Сторм сразу смекнул, что это вовсе не в бреду, что малярия тут ни при чем. В этот момент, привлеченный криком, в палатку вбежал молоденький врач — второй лейтенант по званию — и с ним санитар.

— Потише, потише, сержант, — принялся успокаивать он Уэлша. — У вас высокая температура, вам никак не следует волноваться…

— Так и вы с ними заодно! — завопил громче прежнего Уэлш.

Вместо ответа лейтенант уложил его на подушку, сунул градусник. Этого Уэлш вовсе не мог стерпеть. Он перекусил градусник надвое, швырнул обломки на пол и, рванувшись с койки как сумасшедший, выскочил из палатки. Вскоре он был уже в своей роте. Несмотря на самые мрачные предсказания медиков, он не умер. А когда пришел в себя, снова принялся ехидничать. Особенно издевался он над больными, предлагая им стараться изо всех сил, если они хотят попасть в списки тех, кто подлежит эвакуации.

В самый разгар всей этой кутерьмы, будто пришелец из другого мира, в роту возвратился сержант Куин. По его словам (он божился, что не врет), ему удалось после госпиталя пробраться тайком на транспорт, шедший на Гуадалканал. Оказалось, его вовсе не отправили ни в Эфате, ни, тем более, в Новую Зеландию, а загнали в полевой госпиталь на Новой Каледонии. Это значило, что в случае поправки и возвращения в строй его могли отправить теперь уже в любую часть, а не к себе в роту. Может быть, даже в дивизию, что находилась на Новой Гвинее. Ну, и зачем ему было нужно такое? Правда, у него был и другой шанс (так считали доктора, поскольку при ранении пуля отбила у него кусочек плечевой кости и рука пока что еще не совсем работала) — попасть назад в Штаты, в какой-нибудь учебный центр, сержантом-инструктором. Да только он плюнул на обе эти возможности, ушел в самовольную отлучку и забрался тайком на корабль, который шел к острову. Он с ухмылкой говорил о том, что, конечно, на корабле на него все пальцем показывали, однако относились неплохо. Теперь же, увидев во что он влип и во что превратилась их рота, Куин просто дара речи лишился и сидел, словно потерянный. Его ли это рота? Взять хотя бы Кална. Мало того, что сбежал, так еще и в офицеры подался! А Чарли Дейл, этот бывший поваришка? Взводный сержант! Дженкс убит, Фокса тоже нет. Стейна увезли. Джон Белл во взводные сержанты вышел. Все это просто не укладывалось у него в голове. А ведь он сам из-за своего ранения и длительного отсутствия как был сержантом, командиром отделения, так им и остался. Да, такого Куину никак было не понять! И через два дня, проведя все это время в компании старых дружков с кружкой самогонки в руках и вспоминая все, что было и чего не было, он отправился снова в лазарет, пожаловался на боль в руке и, конечно, немедленно был эвакуирован назад на Новую Каледонию.

… Никто толком так и не мог объяснить, чем были вызваны все эти перемены, происшедшие в мире медицины. Ведь во время боев эти медики были такими сатрапами — не врачи, а просто ужас какой-то, всех подряд норовили загнать назад в строй. Теперь же ребята рассказывали, что они стали такими приветливыми да внимательными, что просто уму непостижимо. Стали даже улыбаться солдатам, спрашивать, как, мол, себя чувствуешь. И бывало иногда, если солдат не мог толком объяснить, что там у него, даже подсказывали, вроде бы помогали найти причину. Надо думать, что все это, конечно, шло не из дивизии, не от начальства — эти соки жали по-прежнему, просто спасу не было, ни охнуть, ни вздохнуть. А доктора, видно, сами сообразили, что ветераны свое уже получили, значит, можно их и пожалеть, убрать кое-кого с острова. Если, конечно, это медицине под силу. Недаром же новеньких ни одного с острова не эвакуировали, одних только «старичков», ветеранов.

Что касается Файфа, то он вовсе не рассчитывал на удачу, когда подошла его очередь попытаться выжать хоть что-то из своей царапины. Он даже и идти-то не хотел, спасибо Мактею, уговорил его. Только Мактей имел в виду его ранение, а Файф решил лучше пожаловаться на больную лодыжку. Еще мальчишкой, играя в футбол, он сильно вывихнул ее, и с тех пор у него иногда бывало, что там что-то вдруг выскакивало, и тогда было больно ходить. Он даже походку особую выработал с годами, чтобы щадить больную ногу. А в походах и перед боем туго бинтовал ее специальным бинтом — так его еще дома научил доктор, наблюдавший много лет за их семьей. Но вот чтобы воспользоваться этой лодыжкой как предлогом для эвакуации — это ему и в голову не приходило. К больной ноге он привык, и все, что было связано с ней, тоже стало чем-то обыденным, привычным, таким же, как вечно плохие зубы или близорукие глаза. Но однажды вечером, когда они с Мактеем шли на ужин и он нечаянно оступился, споткнувшись в грязи о какую-то корягу, косточка снова выскочила и боль полоснула по телу.