Леонид Бехтерев - Бой без выстрелов

— Постойте, Петр Федорович, вы же мне говорили, что сидели четыре месяца, а выходит — больше трех лет.

— Сидел действительно около четырех месяцев. Но цифру «семь», пока гестаповцы ходили по корпусам, я переделал на «четыре». Не предполагал, что этот документ сослужит такую отличную службу. Ради этого стоило, пожалуй, и посидеть четыре месяца.

— Подделки не заметили?

— Куда там! Чернила только подбирать пришлось, выцвели они на справке. Когда один выздоравливающий зашел — чуть кляксу не посадил.

Утробин нацепил очки, долго всматривался в справку, перевернул, посмотрел на свет.

— Как ее прочитали — разговор другой. Господином Ковшовым стали называть, а то одна фамилия — нехорошо как-то, словно корова комолая… Не думал, не гадал я, что эта бумажка такую силу у них имеет. Они считают, что если меня или тебя обидели какие-то дураки или враги, то мы на всю жизнь с Советской властью в лютой ссоре. Примитивные люди!

Возбуждение проходило. Снова Ковшову лезли в голову тревожные мысли о хлебе, о продовольствии, о новых вызовах в гестапо, в комендатуру…

— Ты свободен, Илья Данилович? Пойдем «профессоров хлебного дела» навестим.

В пекарне работа шла плохо: и сюда дошла весть о том, что Ковшова под конвоем увезли в гестапо. Беспокоила его судьба и судьба больницы — разделить их было трудно.

— Может, и не нужен будет хлеб-то наш, может, фрицу уже достанется, — сказал пекарь, ставя в печь формы с тестом.

— Не пой отходную, Арутюн! Если Ковшова, не дай бог, не будет, раненые-то все равно останутся! — Фадеев сбросил с плеча к ларю мешок муки.

И вот он, Ковшов, живой, веселый и свободный!

Скупы старики на выражение чувства, а тут обняли главного врача, как родного.

Приятен густой аромат горячего хлеба. Ковшов почувствовал, как у него засосало под ложечкой: голоден.

— Угостите корочкой, кормильцы, — попросил он. Ему и Утробину отрезали хрустящие горбушки. Ковшов с наслаждением жевал теплый хлеб.

— Что-нибудь придумали? — спросил он Фадеева.

— Придумали, Петр Федорович. Часа два «совет национальностей» заседал. Не знаю, одобрите ли…

В пекарне — дружный коллектив. Грузин Сергей Срибеков, армянин Арутюн Абаджян, татарин Тагир Файзулин, русский Николай Петров, украинец Филипп Печерский. Федор Яковлевич называл пекарню то «интернационалом», то «советом национальностей».

— Одобрю, одобрю, рассказывайте!

Фадеев предложил Ковшову и Утробину:

— Пиджачки-то снимите: жарко и пыльно. А рассказывает пусть Печерский: он придумал.

Самый старый среди пекарей Филипп Печерский разгладил бороду.

— Товарищ начальник, дело простое. Если ты возьмешь темную муку, скажем центнер, разведешь тесто, если хорошо оно подойдет, то хлеба будет уже сто пятьдесят килограммов. Сто килограммов муки, пятьдесят — припеку. Возьми ты белую муку. Тоже будет припек, только поменьше, килограммов тридцать пять — сорок.

— Это мы знаем, что припек бывает, — заметил Утробин, но Ковшов остановил его:

— Продолжайте, отец.

— Значит, от любой муки — припек. У горожан мука есть, раздали ее немало со складов и из магазинов, чтобы герману не досталась. Мука есть, а хлеба нет: печь негде — ни пекарен, ни топлива. Вот и подумай, товарищ начальник, если мы будем брать муку и бесплатно выпекать хлеб горожанам, а за работу возьмем припек — пойдет к нам мука? — Помолчал и сам себе ответил: — Пойдет! Соседи мне уже набивались мукой. А если мы еще объявим, что припек остается больнице Красного Креста, не сомневайтесь — работы у нас хватит. Тонну муки израсходовали — четыреста килограммов хлеба для больницы есть? Есть!

Ковшов обнял старика. Утробин пожал ему руку и хлопнул по горячей широкой спине.

— Блестяще, товарищ Печерский! Здорово!

Филипп погладил бороду и внушительно сказал:

— Спешить надо, товарищ начальник. А то хозяйчики ходят, пекарни открывать собираются. Нас сманивают и зарплатой и пайками. Что, говорят, вам тут бесплатно работать. По хлебу они до нас не допрыгнут, мы фирму не подведем, только нахальства у них много. Не обошли бы.

— Правильно, отец, не будем откладывать.

Ковшов и Утробин уговорились с Фадеевым о порядке приема муки, о том, как выдавать хлеб, о системе учета.

— От канцелярии вы бы, Петр Федорович, избавили меня. Слаб я на это, — попросил Фадеев.

— Избавим. Учетчицу дадим. На примете есть достойная.

Ковшов вспомнил женщину, которая на днях просила пристроить ее где-нибудь. Комендатура объявила регистрацию жен командного состава Красной Армии, но регистрироваться она не собирается, хотела бы помочь больнице.