Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

Тогда тоже поначалу все шло хорошо. По крайней мере, он думал, что хорошо; старался так думать. Диссертация ведь была готова. Двести пятьдесят машинописных страниц в коричневой коленкоровой папке — вполне солидный вид. Леля, белокурая Леля, от которой всегда так и веяло разумом ж уверенностью, обещала успех, и он сам надеялся на успех и думал о том, как начнет сезон в яхт-клубе — обязательно надо начать победой в первых же гонках, — и ждал обсуждения диссертации на кафедре, с нетерпением ждал, потому что потом, до защиты, оставалось бы много свободного времени и можно было вдоволь погонять под парусом.

На обсуждении он провалился. И как! Он даже не представлял, что вся кафедра — от заведующего-до будущего его оппонента, до приятелей-аспирантов — так дружно поднимется на дыбы и начнет с презрением топтать двести пятьдесят его аккуратно переписанных на машинке страниц, одетых в коричневый переплет. Чего только не говорили: и что это лишь жалкий набор цитат, и что в диссертации нет ни одной сколь-нибудь стоящей мысли, и что так не занимаются наукой, и что способности не избавляют молодого ученого от упорного труда...

Он шел из университета пешком, через мост. Остановился и невесело подумал, что в такой ситуации лучший выход — сигануть через перила. Как рассказать матери и отцу о случившемся, он не знал: они ведь так верили в него. Но, в конце концов, они родители, должны понять. Хуже обстояло с Лелей, преуспевающей литературной деятельницей, перед ней он д о л ж е н был выглядеть,как всегда, победителем...

Он смотрел вниз, под мост, на темную воду Невы, на плывущие по ней льдины и сожалел, что умеет плавать.

Кто-то взял его за плечо. Он обернулся, никак не мог узнать человека, но потом вспомнил: толкался в яхт-клубе лет пять назад, а потом, говорят, пропал на зимовках, в Арктике. Оказалось, что он, этот человек, Глазов, и теперь собирается на Север, на Новую Землю. Ругал кадровиков, которые никак не могут собрать штат зимовки, где он начальник, и вперемежку интересовался, как Борис, что Борис, по-прежнему ли чемпион, и как у него дела в университете.

Сомборский посмотрел на Неву, на низкие набережные ж подумал: «Я Глазова еле вспомнил, а он про меня все знает, интересуется. Странно... Или не странно?» Потом сказал:

— А я, знаешь, бросил аспирантуру. Не по мне оказалось. Мыслей собственных нет.

— Правильно! — обрадовался Глазов. — Я еще когда раньше тебя видел, удивлялся — черта тебе наука. Тебе бы в моряки с твоей хваткой или в полярники. Давай, слушай, ко мне, на зимовку! Стоящее дело. Должности, правда, приличной не предложу — так, на подсобные работы, но годик осмотришься и наверняка изобретешь квалификацию. Я, брат, тоже с нуля начинал, а теперь, видишь, начальник!

Ах как тогда все здорово показалось: и мгновенно придуманное оставление аспирантуры по собственному желанию, и это предложение — ехать на Новую Землю. Он не думал, что Глазову просто была нужда штатная единица; Глазов казался волшебником-избавителем.

И объяснить друзьям, даже Леле, оказалось просто: стоило лишь сказать, что заседание кафедры перенесли, да он, пожалуй, сейчас не станет дожидаться обсуждения диссертации. Ему хочется совсем другого: увидеть что-то новое, действовать. Начинается новая жизнь, работа, если хотите, романтика наяву — он отправляется в Арктику. В сущности, об этом он думал давно, и вот подоспел подходящий случай, а что будет потом, увидите.

Совершив таким образом сделку с совестью, он рассчитывал, что и с родителями уладит все легко и быстро. Но дома вышло посложней. Состоялся грандиозный скандал со слезами матери и с грохотом дверей под крепкой рукой отца. И в это же время в коридоре зазвонил телефон, Глазов радостно сообщил, что отъезд послезавтра и что брать с собой ничего не нужно, потому что выдадут кучу полярной спецодежды...

Конец апреля и весь май в Архангельске бегали по складам, выбивали нужное, а потом грузили на пароход бочки, тюки, ящики и снова бочки...

Так бывший аспирант оказался в бревенчатом доме с широким простором воды за окнами; сбоку вдалеке тянулись пустынные берега, еще покрытые пятнами снега, а ближе виднелась радиомачта, ребристые будки для метеоприборов и лохматые ездовые собаки, бродившие у самой воды.

Место называлось бухта Каменная, Здесь жили семь человек, и у каждого была своя работа. У Сомборского — таскать в ведрах уголь и топить печи, чистить картошку и еще кормить лохматых собак. Забот хватало на целый день, но он не замечал времени, безропотно выполнял, что велели. И думал, думал, думал... Вот уж действительно идеальное место эта бухта Каменная, чтобы поглядеть на себя со стороны! И многое понять такое, что, наверное, никогда бы не пришло в голову в Ленинграде.