Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

— М-м... да.

— А где жили?

«Фу черт! — ругнул себя Левашов. — Зачем соврал?.. Аля рассказывала, что ее дом на Литейном проспекте. На проспекте или на улице — как там у них, в Ленинграде, называется?» И сказал негромко:

— На Литейном.

— А где?

— У церкви... церковь там есть.

— А-а, Преображенский собор! — почему-то обрадовался лебедчик. — Не в угловом ли доме, напротив «Росконда»?

— Нет, дальше... А вообще-то я давно жил в Ленинграде, маленьким. Сознательная жизнь шла в Москве.

— Верно, — сказал лебедчик. — Вы на москвича больше похожи. Выговор выдает. Вас не дразнят: «Скажи: «Корова молоко дает»? — Последние слова были произнесены с намеренной заменой «о» на «а».

Левашов опять засмеялся.

— Вы что, филолог?

— Филолог, — подтвердил лебедчик. — Моя специальность литература. Лев Толстой родился в тысяча восемьсот двадцать восьмом году. Аксаков был славянофилом, а Герцен — западником и так далее. — Он засмеялся.

— Откуда же вам про Ванкувер известно?

— А что, это так трудно? Читал лоции...

— Лоции? Вы знаете, что это такое?

— А что же тут удивительного. Когда-то я мог и другое — вести крейсерскую яхту круто к ветру и выигрывать призы...

— Ничего себе диапазон!

— От яхты к этой лебедке? Да, приличный. Даром что лебедка на судне и под боком море. Правда, были в промежутке другие занятия. Здесь я недавно, два месяца всего... Но дорожка началась от яхт. Зимовал на Новой Земле, потом на Диксоне. Оттуда уж в порт Ванино.

Он умолк. Сидел, отвернувшись, смотрел на берег. Там, под косогором, вдруг вспыхнуло, разыгралось желто-оранжевое пламя.

— Что-то горит! — всполошился Левашов.

— Костер, — сказал лебедчик. — Греются. — И вдруг нараспев продекламировал:

Левашова еще больше удивил сидящий рядом человек, и он подвинулся к нему, спросил, чьи стихи тот прочитал.

— Виктора Гюго. Их мало кто знает, а они прекрасны.

— И наш пароход называется «Виктор Гюго», — сказал Левашов.

— Да. Потому и вспомнилось.

— Слушайте, но как же вы с полярной зимовки попали сюда, в порт? Не говоря уже о расстоянии, профессии очень разные.

— Профессии... — усмехнулся лебедчик. — Думаете, я был гидрологом или радистом? Моя должность официально именовалась «служитель». Таскал уголь, топил печи, чистил картошку...

— Но вы же, говорите, филолог? Значит, с высшим образованием? Почему же так?

— Э, вы слишком любопытны!

— Возможно. Но разговор начал не я.

— А сколько ваш пароход будет идти до Владивостока? — вдруг переменил тему лебедчик. — По времени сколько?

— Суток двое. Что, собрались уезжать? Или ждете письма? Здесь почта, наверное, только морем ходит, да?

— Нет, — сказал лебедчик, помолчав. — Никуда я не собираюсь и ничего не жду. Ничего!.. — И добавил: — Пожалуй, надо подремать, пока нет грузчиков. А вы бы шли себе в надстройку. Я пришлю кого-нибудь, когда начнем...

Он сказал неправду, Борис Сомборский, — бывший филолог, бывший полярник, а ныне лебедчик в порту Ванино. Он ждал, очень ждал письма и непрерывно думал о том, как уедет наконец на запад. Оттого и не выдержал, заговорил с симпатичным матросом, считавшим стропы с мешками. Но сам же и одернул себя, прекратил разговор. Кто знает, сколько ему еще ждать, а после чужих вопросов, соболезнований невольно начинаешь жалеть себя, и кажется, что нет уже у тебя терпения. А в таком состоянии долго не выдержать.

Когда два месяца назад его сняли с парохода «Вольск» — почти в бреду, с температурой сорок, — ему ни до чего не было дела, а когда стал поправляться, когда огляделся в низком бараке, служившем больницей, и отправил письмо отцу с просьбой помочь уехать, взять к себе, на фронт, — вот тогда не выдержал, пожаловался на судьбу заботливой медсестре. Она и начала причитать, все подсаживалась к кровати, выспрашивала подробности прошлого его житья-бытья. И стало совсем невмоготу. А он уж понял, в какое сложное положение попал, сообразил, что ему теперь нельзя никуда трогаться из Ванина, потому что адрес он указал здешний, и если отец откликнется, пришлет вызов, то бумаги надо ждать только здесь. И получилось, хоть разорвись: выбрался с Диксона, чудом выбрался, тысячи миль прошел на «Вольске», Владивосток рядом — и вот сиди жди, и еще надо есть, где-то работать. Оставалась одна дорога — в порт, в грузчики.

Почти как в апреле 1941 года. Похоже, во всяком случае.