Владимир Жуков: Хроника парохода «Гюго»

Полетаев на минуту замолчал, и все посмотрели на Олега. Тот сидел, опустив голову, а потом вдруг глянул вперед и согласно кивнул.

— И еще об одном матросе могу сказать, — продолжил Полетаев. — Этот матрос учился самостоятельно; каждую минуту, свободную от вахт, от палубной работы, отдавал книгам. И вот когда мы шли сейчас во Владивосток, я устроил ему экзамен. Да, настоящий экзамен! Проверил, чего же достиг человек в своих занятиях. И, вы знаете, оказалось, он хорошо подготовлен, готов хоть сейчас сдать экстерном на диплом штурмана малого плавания. Этот матрос — Сергей Левашов...

И опять все повернулись в сторону — к тому, о ком говорил капитан.

— Хозяйство у нас на судне разрослось, — пояснил Полетаев. — В пароходстве считают — нужен четвертый помощник капитана. И я думаю предложить на эту должность Левашова. Пока возьму его, как говорится, на поруки, а потом он сдаст официальные экзамены...

— Лихо! — не выдержал Оцеп. — Отмочил Серега!

— Так вот, — торжественно произнес Полетаев, — моим тостом будут слова: в добрый путь, друзья! От вас зависит, каким будет наш флот завтра. А он, я верю, будет самым большим, самым могучим. И когда станут писать его историю, то обязательно отметят, что во время войны мы не только возили нужные фронту грузы, мы готовили кадры для будущего нашего флота!

Зазвенели стаканы, закричали «ура», загалдели все разом, не то устав от капитанской речи, не то именно ею расположенные к разговору. Вот только не сиделось уже за столами, что-то хотелось делать, куда-то идти. Потому и подхватили радостный призыв Маторина:

— Все во двор! Идем гулять к Амурскому заливу.

Толкались, разыскивая в наваленной грудой одежде свои пальто, макинтоши, плащи, куртки; гурьбой высыпали с крыльца, заспешили за ушедшей вперед гармонью.

На берегу, неподалеку от воды, тлел кем-то брошенный костер. Мигом набрали плавника, сухих водорослей, раздули головешки. Пламя взметнулось мощно и радостно, осветило черные бока вытащенных на песок кунгасов, довольные лица, ребристые мехи гармони, принявшейся за «цыганочку».

И снова пошли — в темноту, по берегу. Только два человека задержались у жарко пылавшего костра.

— Я когда-то был здесь, — сказал один. — Весной сорок третьего года. Точно на этом месте...

— А я тут впервые, — сказал другой. — Неприлично: стал владивостокским жителем — и впервые.

Потом они помолчали, эти двое — Полетаев и Левашов, пристально глядели на оранжевые языки, иногда подсовывали в пламя отвалившуюся на сторону доску.

— Надо идти, а я стою, — сказал капитан. — Костер притягивает.

— Трудно оторваться, — согласился Левашов. — А знаете, Яков Александрович, есть стихи: «Вот вечная волна и вечный блеск огня, волна, как пламя, пламя, как волна, злой рок волны с огнем схлестнулся вечным...»

— Вечная волна и вечный блеск огня... И люди тоже вечные.

Они опять помолчали, прислушиваясь к треску костра, к еле слышному шороху прибоя, набегавшего на песок.

— Так как вы относитесь к моему предложению? — спросил Полетаев. — Насчет четвертого помощника.

— Не могу... Поплаваю матросом, а потом пойду учиться. Я много думал об этом и понял, что надо учиться всерьез. Но пока мне еще надо поплавать матросом.

— Зачем? Вы прекрасно освоили палубную работу.

— Да, со стороны так. Но ведь важно и как сам чувствуешь себя. А мне... я хочу... мне нужно увериться, что я действительно стал королевским матросом.

— Каким, каким?

— Королевским. Это, знаете, когда матрос — настоящий матрос и еще чуть-чуть больше.

— Чудак вы, Сережа!..

Тяжелая доска, перегорев, распалась, и пламя с новой силой охватило дерево. Костер разгорелся ярче, еще светлее стало вокруг.

Желтая дорожка отблеска побежала по песку, по мелким волнам. Казалось, она пролегла слишком далеко, несоразмерно с силой костра — на середину залива и еще дальше, в море. Словно бы костер хотел дотянуться до скрытого темнотой горизонта, до тех краев, куда уходят корабли.

Уходят, чтобы вернуться и снова уйти.

1964—1972