Алексей Котенев - Грозовой август

— Да, Викентий, хорошо, когда человек имеет свое гнездо. Это великое дело. Но сколько этих гнезд разорено да развеяно по ветру... Парад Победы сегодня. Радоваться бы надо...

— Ты не кручинься. Может быть, найдутся твои.

— Не утешай, Викентий, в чудеса не верю. Одному тебе признаюсь: тяжко мне. Каждую ночь во сне Полину вижу. По грибы хожу с Сережкой...

Они просидели около часа, потом порешили, что сидеть им вдвоем в такой торжественный день не годится, и отправились в землянку к автоматчикам, где, как узнал Державин, поселился его дорожный попутчик младший лейтенант Иволгин.

Внезапное появление генерала вызвало переполох. Все вскочили, начали приводить себя в порядок, Бухарбай, спохватившись, что он в нательной рубашке, мигом кинулся за гимнастеркой и чуть не сшиб с ног Иволгина. Драгунский с намыленной щекой бросился за полотенцем. В суматохе погасла коптилка.

— Вот как они встречают гостей: темную устраивают! — пошутил Державин.

Когда зажгли коптилку, офицеры были уже в гимнастерках, затянутые ремнями. Генерал поздоровался с каждым за руку, спросил:

— Чем занимаются автоматчики?

— Чем нам заниматься? Вот на Парад Победы готовились, а почему-то не пригласили, — пошутил Будыкин.

— Э, батенька мой, чего захотел!..

— А здорово бы получилось, товарищ генерал! — засмеялся Бухарбай. — Фронтовики бросают у стен Кремля фашистские знамена, а наш Фиалка привез бы разбитые мишени. Вот, дескать, как мы стреляли в войну. Смотрите все!

— Будет, будет злословить. Не поместимся все на Красной площади. Много нас.

Державин поглядел на знакомые лица бутугурцев, и будто ожили прожитые здесь годы: и летняя жара, и сорокаградусные морозы, от которых трескалась земля, и бешеные ветры-шурганы, и ночные бдения в заиндевевших блиндажах, учения, походы, тревоги... Трудились до седьмого пота, а норма снабжения — тыловая. В кухонных котлах ни картошки, ни капусты. Чтобы не кровоточили десны, приходилось выдавать по кружке дрожжей и по стебельку черемши.

«Да, узнали почем фунт лиха эти не попавшие на Парад Победы забайкальцы», — подумал Державин.

В землянке висела знакомая генералу карта Восточного полушария, истыканная флажками, вытертая указками и солдатскими пальцами. Сколько горьких вздохов слышала она в первый год войны, когда фашистская армия все дальше катилась по нашей земле! Сколько радостных восклицаний раздавалось здесь, когда немцев погнали обратно на запад! Теперь на карте не было мелких флажков, обозначавших линию фронта. Вместо них стоял один большой — на месте Берлина. А все мелкие флажки были расставлены вдоль Аргуни и Амура, по всей границе — от Монголии до Приморья. Захваченная японцами Маньчжурия походила на сжатый кулак, втиснутый между советской и монгольской землей. Кулак грозился смести флажки, порвать неширокую на карте ленту Амура и ударить по Байкалу, а потом устремиться через всю Сибирь на Урал.

— Да, будь это в моей власти, я бы вас непременно пригласил на Парад Победы! — сказал Державин. — Поставил бы рядом с фронтовиками и сказал: «Смотрите на этих безвестных солдат! Они противостояли миллионной армии японцев, избавили нашу Родину от войны на два фронта!» Так бы и сказал.

Бухарбай слушал Державина молча, потом зыркнул своими узкими глазами, с ехидцей заметил:

— Вы вот все говорили, товарищ генерал, служить здесь почетно. А сами, извиняюсь, на запад воевать укатили!

— Так я по команде уехал, я солдат.

— А я три рапорта писал, и все оставили без внимания, — высказал обиду Драгунский.

— Да-а, товарищ генерал, — с шутливой укоризной протянул Викентий Иванович. — Нехорошо получилось: сами уехали, а бутугурцев оставили. Какие слезные письма они писали вам на фронт!

— Письма? Не получал вроде...

— Зачитайте генералу хоть с опозданием, — попросил Викентий Иванович.

Все оживились. Бухарбай достал из тумбочки помятый лист бумаги, сел поближе к коптилке, начал читать, сдерживая смех:

«Ванька-взводный, двадцатилетний парень, был послан на службу в Забайкалье. Как-то темной ночью он развел по огневым точкам бойцов, залез в нетопленый блиндаж и, коченея от холода, принялся писать под вой пурги письмо своему бывшему командиру дивизии генералу Державину: «Милый дедушка Георгий Ферапонтович! Я пишу тебе письмо. Нет больше сил моих тянуть эту лямку. Каждый день одно и то же — копай землю да стреляй по фанере. А ежели про западный фронт помянешь, то начальство готово бить тебя чем попади как разлагателя восточной обороны».