Владимир Кашин - С нами были девушки

— Так уж и стрелять! — добродушно заметила Давыдова. — Иной раз не разберешь, кого из них надо стрелять…

— Не беспокойся, Зарочка, наша Зина его обкрутит, — засмеялась Малявина. — Видишь, звонит ей… И так, видно, бедняжка, за нее тревожится, даже голос дрожит. Эх, девоньки, — она потянулась всем своим маленьким телом, — попался б мне какой-нибудь глупенький. Я бы сделала ему распорядочек жизни! По уставчику жил бы у меня!..

Зина делала вид, будто не слушает девичьей болтовни. Ведь все это ни ее, ни Андрея не касается. У них совсем другое, такое, от чего все на свете меняется. Небо становится голубее, цветы ярче, воздух душистее…

Но Зара не успокоилась. И во время завтрака, обжигаясь горячей картошкой с мясом, она снова задела эту волнующую тему:

— В нашем ауле один крутил голову девушке, а потом оставил и ушел… Осрамил, значит. Его старики застрелили. Сегодня девушку осрамишь, завтра аул осрамишь, народ осрамишь… Нас с Тиной в армию хорошо провожали. Тина аул осрамила — жить не хотела… Я так сделаю — тоже жить не буду. Войне конец — домой надо идти. Аул спросит: сколько фашистов убила, что на войне делала?

— Эх, долюшка наша горькая! — вздохнула Люба. — Делай не делай, все равно скажут: на фронте была, — значит, солдатская жена! И посватают ту, что всю войну у мамы под юбкой сидела.

— А меня вовсе не надо сватать! — вызывающе сверкнула глазами Зара. — Обойдусь как-нибудь…

Зина, невдалеке от которой на траве завтракали подруги, улыбнулась:

— Ну, Любочка наша выкрутится, скажет: в радиусе обзора хлопцев не было…

— А какие джигиты продукты на передовую возят мимо нашего поста? — хмурилась Зара.

— Скажите, пожалуйста! Подумаешь, воды попросят… — пожала голыми плечиками Люба.

— А конфеточками кто угощал? Цветы какой джигит приносил?

— Я никому ничего никогда, а если кому-нибудь что-нибудь и да — то какая в этом беда? — дурашливо засмеялась Люба. — Говорю же, все равно не поверят, — махнула она рукой и серьезно добавила: — Есть, конечно, такие крали, что и кавалеров себе здесь завели, и сухими из воды выходят. Зойка Белкина из ноль три письмо от матери получила. Отвоевалась ее подружка-зенитчица, домой по чистой поехала… Раз-раз — преждевременные роды, дитя мертвое, а она теперь возле мамы: пуля не убьет, осколок не поцарапает… Намекает, значит, Зойке мамуся, мол, раз есть такой закон, что домой отпускают… Но Зойка ей ответила — будь здоров! Через таких, написала, гадюк нас всех поносить будут… Мне, конечно, девчонки, наплевать, что скажут. Кто на фронте был, тот все поймет, а кто дома сидел, тот мне и даром не нужен.

Вот мы с Лубенской ездили в Первомайск за продуктами, познакомились с одним сержантом. Он вез на платформе какой-то груз, мы тоже попросились. Помог наши мешки погрузить, под брезент поставил. А потом говорит: «Вижу по эмблемам — связь едет. С кем связь держите — с пехотинцами или артиллеристами?» Лубенская рассердилась, хотела мешки назад на платформу сбросить. A он тогда извиняться стал. Я, говорит, с одной стороны, пошутил, а с другой, — как старший по званию, приказываю остаться на платформе. Веселый такой парень. Пока до Балты доехали, много всякого порассказал.

Между прочим, он и сам раньше думал, что девушки только шинельки мнут да паек солдатский переводят… А потом разобрался. Это парень правильный. Полный ему почет и уважение.

Люба на секунду замолкла и задумалась. Ей вспомнился рассказ сержанта…

«В прошлом году под Харьковом, — говорил сержант, — после жаркого боя вывели нас в лесок… Солдатское дело известное: на пять минут от смерти оторвался — и ноги уже к гопаку просятся. Очухался я немного, поспал впервые за четверо суток, стряхнул с себя пыль и к вечеру вышел на полянку.

Вдруг слышу: «Стой!» Смотрю, в нескольких шагах девчонка стоит с карабином в руках, все как полагается: гимнастерка, погоны, пилотка на кудрях; дальше метров на сто, в кустах, пушка зенитная замаскирована… А, побей тебя гром! Вот это солдат! Ну, лет семнадцати на вид, а может, и меньше. Как ты, думаю, сердешная, сюда попала? Тут как хлопнут, так и от мужиков может мокрое место остаться. А она: «Кто такой?» — спрашивает.

Остановился, улыбаюсь. Что ты ей скажешь? Артиллерист я, или танкист, или пехотинец — все равно ведь! В леску разные войска были. «А ты — спрашиваю ее, — кто такая? Куда галстук свой пионерский девала?» И шагаю поближе… Она как крикнет: «Стой! Стрелять буду!» Опять останавливаюсь и говорю: «Отверни карабин, а то он иногда сам стреляет… Мы здесь на отдыхе». «Ну, тогда поворачивай, — приказывает, — назад к своим и отдыхай, нечего тут слоняться!» Да так строго брови сдвинула, губы сжала — а, побей тебя гром!