Игорь Горбачевский (Астапов) - Черно-белые сны

Уезжает «Скорая», остановившая кровь и перевязавшая руку. Вколовшая тебе, как истеричной дамочке, укол успокоительного. Мать держит тебя за руку, и ее горячие слезы — кап-кап-кап, прожигают твою кожу. И ты, корчась, пытаешься что-то сказать, а голосовые связки душат все сильней; но ты, задыхаясь, все же проталкиваешь:

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы…ы-ы-ы-ы-ы-ы…ммммммыыыыыы… Мыыыыыыыыыааааа-ммммааааааа!!!!!!!!

И вкладываешь в это все — и свою боль, и просьбу о прощении, и любовь…

…Ты сидишь, недоуменно глядя в испуганно-ошалевшие глаза детей. Ты не замечаешь, как по твоему лицу катится пот вперемешку со слезами.

Больше тебя никогда не приглашали в школу.

На площади у Драмтеатра — привычные фигурки нищенок-«черных».

Так же привычно нашариваю в кармане мелочь, взгляд скользит мимо протянутой руки…

И вдруг натыкается на сидящую на асфальте девочку лет 12-ти. Черный балахон накинут на голову и тень скрывает лицо.

А время вдруг, развернувшись вспять, бьет меня поддых и я, задыхаясь, сгребаю из кармана сотенные и пятисотенные купюры, вытаскиваю — а перед глазами черные круги, и не хватает воздуха…

Пули верещали, вышибая рикошетом искры из камней. Неширокое ущелье грохотало автоматными и пулеметными очередями.

А чуть впереди, вжавшись в каменную твердь скалы, сидела девочка лет 12-ти — 14-ти. Пули зло носились по ущелью, но каким-то чудом не задевали ее.

— Астапов! Алексеев! Руднев! — Лейтенант Самохин показал кивком на девчонку.

Большего нам и не надо было. Мы, поливая почти не глядя очередями из калашей, бросились вперед.

— Вау! Птью! — пули взвизгивали и выли вокруг нас, злобно-бессильно клевали камни.

Подбежав шагов на десять к девчонке, мы с Серегой Рудневым, опустившись на колено, огрызаемся очередями по стреляющим в нас склонам.

Ромка Алексеев за нашими спинами подбегает к девочке и рывком подхватывает ее на руки…

…Взрывная волна швыряет меня на камни, тащит — сминая тело, обдирая лицо, сбивая каску…

…Я встаю на ставшие ватными ноги, из ушей и ноздрей течет кровь, во рту хрустит эмаль, отлетевшая от зубов…

…Кто-то с силой бьет меня в спину и я падаю на колени. Упрямо поднимаюсь на подгибающихся ногах и с удивлением замечаю, что ремень автомата намертво зажат в правой руке. Перед глазами ослепительно-яркие вспышки, сменяющиеся черными пятнами.

Кто-то невидимый со всей дури бьет меня в грудь и я падаю, больно ударяясь головой о камни.

Пытаюсь подняться, но руки и ноги обрели абсолютную самостоятельность и живут своей жизнью, не слушаясь моих команд.

Подбегают ребята, хватают меня под руки и куда-то тащат…

Сижу в медсанбате.

— Ва-ва-ва-ва! — говорит мне человек в белом, помогающий снять защитивший меня от пуль бронежилет. На спине и груди — синяки от их ударов.

Я согласно киваю раскалывающейся от боли головой.

— Ва-ва-ва? — спрашивает он меня.

Я устало- равнодушно пожимаю плечами.

Он кивает мне на дверь и я встаю, чтобы пройти в нее.

Пол вырывается из-под моих ног и со всей силы бьет в лицо.

…- Игаюха! — чей-то голос проникает сквозь обволакивающую меня темноту.

Димка Гусев сидит у кровати и с тревогой вглядывается в мое лицо.

— Дыыыка! — Я все понимаю, но речь почему-то не слушается меня.

— Игаюха! — голос как будто из тумана. — …ак ты?

— Наана! — язык распух и его хватит на целую народность. — Дыыка! А сто э…а… быыа?

Я хочу знать, как так получилось — что минометный залп накрыл нас, нас троих и девчонку.

Димка кривится в полугримасе-полуулыбке, поправляет подушку и уходит.

Потом я узнал — девочка сидела на мине и Ромка Алексеев, подняв девочку на руки, привел в действие взрыватель.

… Девочка-нищенка расширенными от удивления глазами смотрела на сотни и пятисотки, брошенные мною на ее покрывало, а я шел, шатаясь и не видя дороги, и старая контузия впивалась раскаленным штопором в правый висок…

Принесли мне щенка — вот под дулом автомата не вспомню кто, — такой жалкий пищащий комочек.

— Вот, Куч, ты у нас вроде за собачатника, вот тебе…

А он тыкается мордочкой и пищит… и пить молоко разбавленное водой — отказывается…

Пару дней потыркался я с ним — палец окунаю в сгущенку, две секунды вроде лижет, а потом опять тыкается… совсем помирай собачонке приходит. И вот как озарило меня — а может, раньше от кого-то слышал: тряпочку окунаю в сгущенку, а он сосет, причмокивает и стонет… через две недели приходит старлеха от летунов: у кого тут собака? — кивают на меня. А он мне набор из трех сосок — купили у дуванщика…