Анатолий Марченко - Звездочеты

Жека настежь распахнула палатку, и Максим в проеме, залитом солнцем, увидел, как в ее ручонках трепещется что-то ослепительно серебристое, — то был крупный лещ, продетый через жабры на мокрый ивовый прут. «Конечно же подарок Легостаева», — мелькнуло в мыслях у Максима, и он вновь с той же беспощадной горькой остротой ощутил чувство стыда вместе с непреклонным сознанием своей правоты.

Максим вышел из палатки, и Ярослава с тревогой заметила на его лице уже знакомое ей выражение самоосуждения и горечи, которое, как он ни пытался, не мог скрыть. Жека с ликующими возгласами прыгала вокруг отца, пытаясь вызвать у него такое же ликование, но он молча и отрешенно смотрел то на дочку, то на леща и в то же время косил взглядом на палатку художника.

Легостаева ни на берегу, ни возле палатки не было.

— Привез леща и снова уплыл, — сообщила Ярослава. — Ничего не оказал, улыбался только как-то виновато и… жалко.

— Будем собираться, — твердо сказал Максим, казалось, не слыша ее последних слов.

— Будем собираться, — негромко отозвалась Ярослава. — Пока ты спал, я уговорила Жеку. Напомнила ей про «этажный дом».

— Не плакала? — спросил Максим больше из-за того, чтобы нежелание уезжать именно сегодня и именно после всего случившегося, прозвучавшее в голосе Ярославы, не повлияло бы на него и не побудило остаться.

— Плакала. Еще бы не плакала!

— Ну, а ты? — Максим подошел к Ярославе, обнял ее, заглянул в глаза.

Ярослава посмотрела на него, как всегда, прямо и открыто, не отводя взгляда.

— Я — как ты. Ты же знаешь… Тем более что остается всего три дня. Сегодняшний можно считать прожитым.

— Нет! Не спеши! — с отчаянием остановил ее Максим. — До темноты еще не скоро!

— Да… не скоро! — как эхо откликнулась Ярослава и, чтобы не расплакаться, спросила: — Начнем с палатки?

Сейчас, когда они отвязали веревки, крепившие палатку, освободили нижние петли от колышков, в свое время столь старательно вбитых в землю, и палатка послушно распласталась на земле, было странно смотреть на образовавшуюся вдруг пустоту там, где стояло их походное жилище. Под березами стало как-то светлее, просторнее, но исчезло ощущение обжитости, существования пусть временного, но желанного человеческого жилья под высоким огромным небом. Палатка спасала их в непогоду, в ней, пропахшей сеном и берестой, им снились по ночам и добрые, и тревожные сны, здесь они подолгу сидели и любовались Окой. Казалось, палатка была свидетелем, даже участником их жизни в эти скоротечные, как падучие звезды, дни.

Максим торопился — главное, успеть собрать все пожитки, уложить рюкзаки и уйти на дебаркадер до того, как к берегу причалит Легостаев. Это желание вытеснило все остальное, в том числе и мысль о том, что, покидая Легостаева, не попрощавшись с ним, они кровно обидят его. «Успеть, только бы успеть…» — Максим подумал, что эти слова, произнесенные Легостаевым, он вспоминает сейчас совсем по другому поводу.

Легостаев, однако, не возвращался. Видимо, он заплыл подальше и тоже не хочет встречи, не желает продолжать разговор, закончившийся так неожиданно и нелепо.

«Тем лучше для нас обоих, — подумал Максим, поймав себя на мысли, что ему очень хочется оправдаться перед самим собой. — Тем лучше… Да и в сущности, чем мы обязаны друг другу? Случайной кратковременной встречей, которой могло и не быть вовсе? И что нас связывает в этой жизни? Тоже, в сущности, ничто: ни возраст, ни общность интересов, ни тем более взгляды на жизнь. У него свой путь, у меня и Ярославы — свой, пути эти никогда не пересекутся, и нужно ли жалеть, что мы больше не увидимся. Была случайной и неожиданной встреча — так почему же и расставанье не может быть таким же случайным и неожиданным? Все правильно, и решение мое правильное, и ничего не изменить. Да если бы я был не прав, разве Ярослава не возмутилась бы, не пошла наперекор мне? Конечно, она не знает всего, что произошло в лодке, только догадывается, но это ничего не меняет…»

Максим не мог знать, что Ярослава согласилась уехать не потому, что была согласна с ним, а по той простой причине, что не хотела омрачать последние перед расставаньем дни, и с душевной проницательностью, свойственной многим женщинам, избрала такую линию своего поведения, какая меньше всего осложнила бы их взаимоотношения именно теперь.

На дебаркадер они пришли задолго до прихода катера. Было жарко. Прибрежные леса задыхались от избытка влаги. Берега Оки смиренно провожали солнце. Оно клонилось к закату, и было тоскливо от сознания, что снова исчезнет, оставив после себя дожди и туманы.