Анатолий Марченко - Звездочеты

— А я ясность люблю, — сказал Максим. — И правду. Одна правда есть и одна ясность. Двух не бывает. А по-вашему мудрено выходит. Вы вроде и за одну правду, и за другую — за каждую понемногу.

— Вот уж не в ту мишень палите. — В голосе Легостаева впервые явственно прозвучала искренняя обида. — В каких угодно — мыслимых и немыслимых грехах обвиняйте — все стерплю, со всем смирюсь. Только не в раздвоении души!

— Так, как же вас все-таки понимать?

— Собственно, и понимать-то нечего. Я ведь не турок, по-русски говорю. Ваш вопрос забыть не могу: «Что — успеть?» Воевать научиться успеть. Армия наша нынешняя — мало кто в ней пороху нюхал, мало кто огнем крещен. А немцы — уже крещеные. А взять тактику военную. Пока что мы иной раз на учениях как в гражданскую воюем — кавалерией на пушки скачем, а война-то совсем другая будет! Прошлый опыт, естественно, отбрасывать неразумно, а только будущим жить надо. Прошлым — легче. Прошлое, оно понятнее, в него люди уверовали, испытали, а потому в сегодняшний день его, это прошлое, без изменения, без коэффициента времени куда как проще перенести целехоньким, нетронутым. Тем более что находятся военные — чуть дотронься до этого самого прошлого опыта — вопль поднимут страшенный, да еще, чтоб неповадно было, во всех смертных грехах обвинят. Не каждому охота из себя мишень изображать — у одних мужества не хватает, другим нервов жалко. А вдуматься, так в любом деле, кто прошлое без поправок на новую обстановку норовит в нынешний день перетащить — вред величайший приносит, может, и сам того не ведая. Вы ведь служили в армии? — неожиданно спросил Легостаев.

— Я? Нет, не служил, — смущенно ответил Максим. — Признан негодным к строевой. В мирное время, разумеется, — добавил он поспешно.

— Еще в двадцать девятом году мне довелось быть на одном удивительном тактическом сборе, — продолжал Легостаев, словно не замечая смущения Максима, более того, не придавая ему ровно никакого значения. — Я вам попозже расскажу об этом, а сейчас, чтоб не позабыть, опять в связи с вашим вопросом. Да, надо обязательно успеть, иначе будет худо. Вы имеете представление о военном производстве в Германии? Двести танков в месяц. Пятьдесят заводов, на которых день и ночь строятся военные самолеты. Если начнется война, Германия сможет выставить не менее сотни отмобилизованных дивизий…

— В нашей прессе я не встречал таких цифр, — прервал его Максим. — Вы что же, считаете, что мы слабее? Разве дело только в количестве танков и самолетов?

— Согласен, не только в этом. Азбука. Но помните, Ленин говорил, что даже самые преданные бойцы будут неминуемо истреблены противником, если они плохо вооружены. Не ручаюсь за точность цитаты, но в точности смысла уверен. Так вот, я начал рассказывать вам об одном удивительном сборе. Вероятно, вам будет интересно. Это был тактический сбор военных корреспондентов под Ленинградом. Три дня мы как военкоры тренировались в чем, вы думаете? В составлении небольших корреспонденции с полей тактических учений. И знаете, это занятие мне показалось при всей его необычности, быть может, наивности, чертовски полезным. Помню, посредник признал, что бой за деревушку, сейчас уж название из памяти выветрилось, выиграла рота «синих» и «красным» пришлось отойти. Так один военкор, вопреки истине, написал в своей заметке, что все это досужий вымысел посредника, что красные никогда не отступают и что было бы полезно присмотреться к этому самому посреднику.

— И что же? — быстро спросил Максим, чувствуя подвох.

— Ничего особенного. Просто командующий войсками, прочитав заметку, отправил этого военкора с учений и сказал, что его перо годится, может быть, для сочинения сказок, но не для того, чтобы писать о войне.

— Кто же он, этот командующий?

— Будущий маршал Тухачевский.

— Нет, это уже слишком, это невыносимо, — оторопело, стуча зубами, точно от озноба, выдавил Максим. — Я не желаю об этом слушать! — вдруг взорвался он. — Да вы, вы… просто заодно с ним! И вовсе не были в Испании!

Максим отшвырнул удочку. Удилище упало за борт. Он стремительно сбросил сапоги, куртку, брюки и, отдавшись во власть гнева, чувствуя, что не может больше ни одной секунды оставаться с этим человеком, выпрыгнул из лодки. Вода вздыбилась фонтаном, обдала Легостаева, он едва удержался в готовой перевернуться лодке, но продолжал сидеть все так же, как и сидел, и на лице его не было написано ни удивления, ни обиды. Он даже не попытался вытереть воду, стекавшую по его, будто окаменевшему, лицу, и невозмутимо смотрел на Максима, плывущего к берегу и усиленно борющегося с мощным течением. Легостаев сидел так несколько минут и вдруг, увидев, что Максима быстро сносит вниз по реке, спохватился: «Чего доброго, утонет! Его же и в армию не призывали, а ты с ним так жестоко. Старый осел!»