Виталий Мелентьев - Фронтовичка

— Покорно благодарю. Вот же привязался грыб.

Так повторялось несколько раз. Дыхание сапера становилось все прерывистей, в груди у него клокотало и перекатывалось. Он все чаще впадал в забытье и стонал.

— Отошли его, — буркнул Страхов.

Валя опять растолкала сапера и приказала:

— Сейчас же ползите назад. А то вы нас выдадите.

— Не могу… без приказа.

— Так я же вам приказываю.

— Слова — они и есть слова.

— Так где же я вам бумагу возьму?

Страхов полез за пазуху, достал кисет и вынул из него газету. Валя разыскала в нагрудном кармане огрызок карандаша и на ощупь написала: «Приказываю…»

Потом спросила:

— Фамилия ваша как? Звание?

— Серов моя фамилия. Рядовой я.

«Приказываю рядовому Серову немедленно отправиться в тыл, в санчасть. Сержант Радионова, ст. разведчик танковой бригады».

Номера бригады она не поставила умышленно. На «ничейке» может случиться всякое.

— Держите приказ и немедленно ползите.

Сапер принял бумажку и осторожно спросил:

— А меня не того… В трибунал не потянут?

— Не хлопнут, — решительно сказала Валя.

— Ну, спасибочки. Сердце у тебя, сынок, хорошее. Выживу — за тебя дочку замуж отдам. Она у меня красивая, — с наивной гордостью похвалился Серов.

На минутку захотелось так и остаться сынком, но Валя решила, что, если у Серова выйдут неприятности, эта его ошибка будет стоить очень дорого. Она сказала:

— Только я не сынок, папаша, я дочка. Понятно? Девушка.

— О-о. А не врешь?

— Да катись ты отсюда, старый черт, — зашипел Геннадий. — Сказано — девка, ты и верь. — Остывая, Геннадий пояснил: — Валька Радионова. Сержант. Как скажешь — всякий поверить может. Она одна у нас такая.

Сапер все-таки не поверил, поерзал и заглянул Вале под каску.

— Чудно, а все ж таки верно. Ну ладно… Поползу.

Он хотел было ползти обратно, но вдруг завозился, покряхтывая и посапывая, и кинул на прижавшихся друг к другу Страхова и Валю свою шинель.

— Теплее будет, — прошептал сапер.

— Вы с ума сошли! Вы же больны.

— Ничего, дочка, до своих я и голый доползу. Ну, бывайте здоровы.

Он торопливо уполз, и Валя, ощущая на затылке горячечное тепло от шинели, подумала, что ее жалеют только пожилые мужчины, у которых есть дочери. Или вот такие, как Генка. Почему же другие не жалеют женщин — ведь они тоже чьи-то дочери. Вот и Прохоров не пожалел Ларисы.

Страхов словно подслушал ее мысли и прошептал:

— А все ж таки дрянь она, твоя Ларка. Всю ему жизнь спортила. Надо ж так подкатиться.

Валя ничего не ответила, по телу опять прошлась волна дрожи: с запада пахнул ветер и рассыпал густую, нудную сетку дождя. Вскоре ветер стих, но стало холоднее. Заломило скулы, ноги и, наконец, разболелась голова. Но они все лежали, прислушиваясь к окружающему. Говорить не хотелось — на это требовались дополнительные силы. А их нужно было беречь.

Рассвет занялся вяло и не с востока, как всегда, а со всех сторон. Небо посерело, и надоедливый дождь стал заметен. Крохотные его капельки падали торопливо и беззвучно.

В эту холодную тишину первый выстрел артиллерийской подготовки ворвался как-то удивительно ненужно. Потом была затянувшаяся пауза — тревожная, недоумевающая.

Забухали орудия. Снаряды неправдоподобно громко сипели над самой головой, словно тоже недоумевали, зачем их выпустили в такую неподходящую погоду.

После артподготовки из траншей пошла пехота — мокрая, невыспавшаяся. Люди скользили, падали, ругались и почти не стреляли на ходу, потому что искали мест посуше, но шли вперед. Валя и Страхов все еще лежали и только водили глазами: шевелиться они не могли. Тела были скованы мокрым, противным холодом, мускулы болели.

Пехотинцы прошлепали по грязи дальше — и тут ударил спорый, жаркий немецкий огонь. Люди залегли в лужи. Тот, кто руководил боем, опять вызвал артиллерию, и она постреляла немного по темно-желтым, жирным от грязи холмам. Пехотинцы продвинулись еще на несколько десятков метров и опять приостановились.

Подходило время ввода танков, и Валя стала осторожно потягиваться. Каждое движение вызывало не только боль, но и дрожь. Промерзшее тело не подчинялось. Лязгали зубы, даже тогда, когда Валя изо всех сил сжимала челюсти. Медленно раскачивая себя, она подтянула ноги и несколько раз пыталась встать на четвереньки, но это не удавалось. Наконец дрожь все-таки сняла оцепенение. Разведчики смогли подняться, размяться и снова упасть на землю — немцы били из пулеметов.